ответственность лежит на спортивном директоре. Джордано прекрасно это знал, как знал и то, что ему придется давать отчет о происшествии с Мистралем Джанни Штраусу. Штраус-младший унаследовал от великого Петера сознание собственной значительности, но — увы! — не деловые качества. При одной мысли о встрече с ним, о необходимости вступать в объяснения и читать покаянную молитву бедного Джордано прошибал холодный пот. И тут, словно демон, вызванный к жизни его воображением, Джанни Штраус вошел в комнату, не постучав и не удостаивая присутствующих ни единым знаком приветствия.
Ему было около сорока. Худощавый, нервный, с бледным лицом и светлыми, уже редеющими на висках волосами, он смотрел на окружающих сквозь очки в золотой оправе холодным и острым как сталь взглядом больших голубых глаз.
Говорили, что он как две капли воды похож на свою мать, талантливую пианистку. От нее Джанни унаследовал страсть к музыке. Он даже закончил Венскую консерваторию по классу фортепьяно и держался вдалеке от отцовских дел до самой смерти Петера, оставившего ему в наследство все свое несметное состояние, включая «Блю скай».
Джанни остановился у дверей и обвел собравшихся пронизывающим ледяным взглядом. Наконец его глаза остановились на лице Джордано, и тот почувствовал, что его берут на мушку для прицельного выстрела.
— Во что нам встанет эта милая шутка? — холодно осведомился Джанни. Он не любил автоспорта, ничего не смыслил в «Формуле-1» и питал глубокую личную неприязнь к гонщикам, вероятно, завидуя их силе, смелости и напористости. Кроме того, ему вообще не нравилась организованная отцом рекламная кампания, которую столь блестяще проводил в жизнь Джордано Сачердоте. Джанни был убежден, что вся эта затея с командой «Формулы-1» есть не что иное, как дорогостоящий передвижной балаган для увеселения сотни служащих и непосредственных участников.
Подобное представление нового хозяина о команде «Блю скай» было в корне ошибочным: громадные капиталовложения полностью окупались рекламной отдачей. И директор команды, и сам Джанни Штраус прекрасно это понимали.
Мастерские в Рэмзгейте, графство Кент, в получасе езды от Лондона выпускали шесть машин в год, только две из которых участвовали в соревнованиях, и потеря одного из «болидов» была весьма чувствительной.
— Я задал вопрос, — сухо повторил Штраус.
— Ты прекрасно знаешь, во что нам это встанет, — ответил Джордано, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. — Но невозможно подсчитать, во что эта, как ты говоришь, «милая шутка» обойдется Мистралю.
— Вот именно, — кивнул Джанни Штраус, несколько сбавив тон. — Однако мы знаем, кого нам за это благодарить, — прошипел он, переводя взгляд на молодого аргентинца.
— Ценю твой лаконичный стиль, — насмешливо заметил Ромеро. — Кому, как не тебе, бросать первый камень, ты ведь у нас праведник безгрешный, — добавил он с вызовом.
В гостиной воцарилось молчание, Джордано и Андреа не сводили глаз с хозяина и пилота. Рауль, казалось, не испытывал ни малейшего трепета перед могущественным магнатом.
— Кому, как не тебе, — повторил он, нанося новый удар по шляпке уже забитого гвоздя, — возносить хвалу достойным и наказывать грешников.
Штраус презрительно усмехнулся:
— Ну разве ты можешь устоять, когда представляется случай разыграть сцену из пошлого латиноамериканского телесериала?
Джордано Сачердоте понял, что пора вмешаться. Происшествие на автодроме в Монце потрясло его до глубины души, однако то, что происходило сейчас, нравилось ему не больше. Он мог только догадываться, на что намекает Штраус, но предпочитал оставаться в неведении.
Его лучший пилот едва не погиб, они потеряли кучу денег, надо было оградить репутацию «Блю скай» и с честью дойти до конца спортивного сезона. Он был спортивным директором, и теперь ему предстояло спасти то, что еще можно было сохранить.
— Во всем виноват я, — сказал он, поворачиваясь к Джанни. — Я не сумел удержать этого парня в узде. С другой стороны, — и я это говорю не для собственного оправдания, — породистых лошадей не так-то легко объездить. Возможно, я старею, теряю хватку. Ясно одно: несчастный случай произошел в результате моего попустительства. Поэтому я считаю, что нам с тобой надо кое-что обсудить. Другим лучше при этом не присутствовать.
Джанни взглянул на него с досадой.
— Я собираюсь вообще прикрыть эту лавочку, — ответил он. — Даже продав все по самой мизерной цене, я выручил бы не меньше сорока миллиардов. Неплохой глоток кислорода по нынешним временам.
Ледяной ужас, сковавший остальных, был именно той реакцией, на которую он рассчитывал, и Джанни злорадно усмехнулся. Инженер Сориа почувствовал приступ жгучей боли в желудке и стал лихорадочно вспоминать, где он оставил порошки «Маалокс», помогавшие ему контролировать хронический гастрит, мучивший его много лет и просыпавшийся в минуты нервного напряжения. Этот подлый недоносок готов пустить с молотка всю «конюшню», ставшую для него, Андреа Сориа, гордостью и смыслом всей его жизни. Кому он собирается продать? С кем ведет переговоры? И что теперь будет с командой? А его труды? Новаторские изменения, которые он вносил в двигатель?
Молчание прервал Рауль. Никто не ожидал от него таких слов, никто даже не подозревал о неожиданно проявившейся стороне его натуры.
— Нет никакого сомнения в том, что именно я несу ответственность за случившееся, — спокойно сказал он, обращаясь к Джанни, — как, впрочем, и в том, что ты — ненормальный ублюдок.
Штраус не отреагировал на оскорбление.
— Продолжаешь ломать комедию? — заметил он бесстрастно.
— Вероятно, во мне взыграло чувство собственного достоинства, которого я раньше за собой не замечал. Как бы то ни было, я собираюсь выложить тебе все. — Рауль смотрел на него, не мигая. — Ты явился сюда и устроил всем нам допрос третьей степени. А теперь еще и угрожаешь. Но за все это время ты не удосужился задать один-единственный, действительно важный вопрос: как дела у Мистраля? Он по всему миру рекламировал твои джинсы, он покрыл твое имя славой, завоевал для тебя кучу наград. Можешь продать «Блю скай», если надумал, или оставить ее себе, лично мне на это наплевать. Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего.
В нескольких словах Рауль сумел взять реванш за себя самого, за Мистраля и за всю команду. Этот юный циник, обуреваемый амбициями, дал бой за всех. Он вступился за чемпиона, чья жизнь висела на волоске, за Джордано Сачердоте, за Андреа Сориа, за инженеров и механиков, составлявших гордость команды, за блистательное созвездие талантов, за их дерзания и свершения, питавшие славу человека, лишенного человеческих чувств.
Раулем двигали прежде всего уважение и привязанность к Мистралю, чувство вины за аварию, из-за которой жизнь чемпиона теперь зависела от медицинской аппаратуры. Одушевленный собственным порывом, он даже не почувствовал обрушившейся на него пощечины и едва услышал сопровождавшие ее слова.
— Заткнись, пидер, — прошипел Джанни, вложив в оскорбление весь яд, скопившийся у него внутри. — Прикуси свой поганый язык или вылетишь вон из команды.
6
Флоретта Руссель была единственной дочерью прославленного и всеми почитаемого парижского специалиста по уголовному праву, в доме которого собирались сливки международной политики, журналистики и финансов. Девочка не выказала особой склонности к учебе, зато доказала, что обладает врожденной элегантностью и настоящим парижским шиком. Когда до адвоката Русселя дошло, что его
