место в штате.
Но прежде чем приступить к вопросу о трудоустройстве, задал вопрос уточняющего свойства:
– Вот вы тут писали о недостатках в программе…
Далее последовала фраза на тарабарском языке, я стыдливо опустила глазки и предпочла откланяться.
Безусловно, к подобным уточнениям Вася меня готовил. Обещал за месяц натаскать в сокращениях и специальном сленге, но все умные слова моментально вылетели из моей гуманитарной головы при первом залпе трескучей тарабарщины. Я наврала, что не заинтересована в дальнейшем сотрудничестве, и вылетела из редакции, как ведьма на метле.
Это было фиаско. Или, говоря по-русски, первый блин комом.
Город из прохладного становился холодным. Засыпал тротуары снегом. Шубка из китайского кролика, крашенного под шиншиллу, перестала греть. Эту фальшивую шиншиллу я опрометчиво купила за два дня до налета налоговой полиции на офис совсем не славной газетенки. И в жутком, снежном ноябре осталась практически без денег. У меня не было средств продлить наем комнатенки в коммуналке, я оказалась на улице – без работы, без копейки, замерзшая, но гордая.
Бармалей утешал тем, что вполне способен прокормить нас обоих, но я строптиво задирала нос и обещала пойти хоть в посудомойки, хоть в дворники, но заработать на бутерброд с маргарином и ту же комнатенку. Ошметки провинциальной гордости еще висели на мне, прикрытые фальшивой шубой, и жить в одной квартире с верным другом – папа узнает, убьет! – я спесиво отказалась.
В конце ноября практически из зала ожидания Ленинградского вокзала Вася перевез меня и чемодан в свою холостяцкую берлогу.
Гордость замерзла вместе с городом.
Пушистые розовые шлепанцы ждали меня в прихожей возле обувной тумбы. На диване в гостиной лежала стопочка нового постельного белья и банное полотенце.
Первого декабря к Васе приехала мама.
Открыла дверь своим ключом, сняла абсолютно настоящую норковую шубу и спросила, показывая на дверь ванной комнаты:
– А там – кто?
В ванной была Алиса. С банным полотенцем на мокрых волосах и в Васиной рубашке на голое тело. Стояла за дверью и не знала, как выйти, как показаться на глаза, как оправдать свое полуголое присутствие.
Скандал был страшным. Васина рубашка
Шок, выпученные глаза и страстные обвинения едва ли не в кровосмесительной связи.
– Мама!! – шипел Бармалей, уводя Татьяну Васильевну для приватной беседы на кухню. – У Алисы тяжелые времена! Она мой друг и нуждается в помощи!
– Знаю я, чем эта
Шептаться Татьяна Васильевна явно не умела. Или не собиралась. Она орала на сына, не подбирая выражений.
Я суматошно запихивала в чемодан пожитки и, прежде чем надеть шапку, подсушить волосы да же не мечтала. Я мечтала унести из этой квартиры опозорившиеся ноги еще до того, как Вася за кон чит кухонные прения и выпустит маму наружу.
Из кухни доносились выкрики:
– А как же Оленька?! Я думала, у вас… ты с ней… А ты?!?!
Оленька Привалова. Прыщавая дылда-одноклассница, тупая, как объевшаяся корова, и скучная, как плешь. Скольких денег стоило ее родителям выучить эту бестолочь в московском институте, история умалчивает. Но, как и Вася Бурмистров, Оленька считалась
– При чем здесь Ольга?! – подвывал на кухне Бармалей. – Перестань вмешиваться в мою личную жизнь!!
–
Алиса Ковалева никогда не считалась хорошей партией. Дочь казенного учителя, задавака, старшина в юбке. Пока я помогла сынуле в учебе – попробовала бы Оля накатать два сочинения за сорок пять минут! – меня любезно принимали в доме. Потом Бурмистровы отвезли сынулю в Первопрестольную (вместе с Ольгой) и вознамерились объединить чада (надеясь, что от скуки и Оля покажется девицей).
Шибко богатая Оленька, по словам Бармалея, жила неподалеку – в этом виделся далеко не перст судьбы, – и иногда молодежь делала совместные вылазки в кабаки и театры.
Но никакой интрижкой не пахло. И пока Бармалею, делающему подобные заявления, я верила больше, чем его маме.
– Мама, перестань кричать и веди себя при лично!!
– Ты мне… ты мне рот затыкаешь?!?!
Из кухни донесся звон разбитой посуды, под этот аккомпанемент я открыла дверь и перешла порог, как Рубикон. Сбегать тайком под эти крики – значит признать себя провинившейся. Татьяна Васильевна лишь утвердится в собственной правоте и не позволит Бармалею оправдаться.
Моя мама никогда не позволяла себе повышать голос. Берегла достоинство. И на хамство отвечала таким морозящим спокойствием, что у любого крикуна язык моментально примерзал к гортани и пропадало всяческое желание изобретать обидные эпитеты. В присутствии сосредоточенной на внутреннем достоинстве мамы даже темпераментный спорщик – папа усмирял пыл и с громогласных восклицаний переходил на шепот.
«Никогда не уподобляйся базарной торговке, – говорила мама. – Гром словесный сотрясает воздух. За шумом пропадает смысл. Теряется. Настоящее
На шикарной Бармалеевой кухне – стиль хай-тек, стекло и хром – шла примитивная базарная разборка. Татьяна Васильевна смахнула со стола чашку – возможно, случайно, – Вася бычил шею и страшно пучил глаза.
(Хвала Создателю, Дмитрий Викторович на огонек не заглянул! Не знаю, как обычно проходят семейные сцены у Бурмистровых, но сильно не удивлюсь, если батюшка позволяет себе тумаков навешать отпрыску. Был бы повод.)
– До свидания, Татьяна Васильевна, – невозмутимо выговорила я. – Извините, что до ставила неприятности своим присутствием. До свидания, Василий. Спасибо за приют, – гордо повернулась я спиной и, уходя, добавила: – Все го хорошего.
Моя невозмутимость – Бог свидетель, только видимая! – обрушилась на Татьяну Васильевну, как падает на раскаленную сковороду кусок льда. Мебельная мама с шипением выпустила воздух сквозь зубы и сделала попытку адаптировать мой лед с достоинством: откинула царственным жестом со лба налипшие волосы и остановила устремившегося в прихожую сына повелительным окриком:
– Василий, вернись!
Бармалей сделал вид, что не услышал. В тот момент он вырывал из моих пальцев ручку чемодана.
– Алиса, – почти спокойно сказала Татьяна
Васильевна, – останься. Нам надо поговорить.
Второй кусочек хлеба
Узкое, похожее на заточенный стилет здание из стекла и гранита возвышалось над кружевными домиками старой Москвы восклицательным знаком. Символом утверждения власти нового стиля, апофеозом
