Осталось разобраться: такое положение вещей в России — это что? Патология? Предмет тоски или повод для гордости?
Предложим такой ответ: это природа.
Наряду с холодной зимой, большими и белыми, а потом — серыми снегами, непролазной весенней грязью, половодьем, при котором реки рискуют забыть, где их русла, странным, комариным летом и волшебной золотой осенью — наряду со всем этим у нас поэты падают в пролеты и проруби, пьют из горла, играют в карты, обманывают женщин, стреляют в людей, и чаще всего эти люди — они сами. Природа такая.
Подражать им бессмысленно: за всякую ересь, что простится поэту, подражателя поделом назовут подлецом и придурком.
Осуждать их бессмысленно, потому что любой миф о русском поэте сильнее занудной истины. В России судьба любого русского поэта — бестселлер. Больше нигде в мире не снимают сериалов о поэтах — и сериалы смотрит целый народ затаив дыхание. И пусть сериалы бездарные, хоть о настоящем Есенине, хоть о выдуманном Иване Бездомном, дело не в этом. Главное то, что они — о поэтах, эти фильмы.
Будем относиться ко всему этому как к природе: примем как есть, без подлого пафоса и ложной слезы. Русские поэты этого не любили. У них был хороший вкус. Если у нас еще остались крохи здравого смысла — это их заслуга.
Ну вот, видите — и я в пафос оступился. Умолкаю.
Че и Мигель: раз рыцарь, два рыцарь…
В пьесе Марины и Сергея Дяченко «Последний Дон Кихот» есть любопытный момент, где описывается неизвестный портрет Рыцаря Печального Образа. Человек, изображенный там, вовсе не напоминает привычные изображения Дон Кихота. Веселые морщины, крепкие зубы, улыбка, лукавые глаза, борода — вот такой на портрете Рыцарь.
«Говорят, что Рыцарь Печального Образа вовсе не был так засушен, как это принято считать, — замечает героиня пьесы. — Говорят, он любил жизнь».
Когда я пытаюсь представить себе этот портрет, я почему-то вижу Че Гевару.
Мигель Сервантес де Сааведра создал великолепную, на все времена, пародию на самого себя, написав Дон Кихота. Сходство меж Сервантесом (а также его метафизическим двойником Дон Кихотом) и Че Геварой далеко не только внешнее.
Странный и, по сути, не совсем понятный мировой культ Че Гевары можно объяснить несколькими причинами. Че Гевара был не самым успешным и даже не самым харизматичным революционером. После кубинской победы его преследовали провалы: не очень удачная (по большому счету — неудачная) карьера дипломата, случайная и ненужная ему самому работа в качестве главного кубинского банкира, провальная попытка устроить свою Кубу в Конго, ну и финальная драма в Боливии, где Че был расстрелян, после чего ему отрезали руки — для идентификации личности по отпечаткам пальцев.
История минувшего века зафиксировала куда более удачливых буянов, но мир почти не знает их в лицо и не тиражирует их портреты на миллионах носителей.
В том и загадка, и прелесть Че, что он, в отличие от Фиделя, так и не стал политиком, но остался человеком. К тому же, повторимся, неудачником, так и не победившим свою ветряную мельницу и в итоге затоптанным свиньями (помните, как свиньи топтали Дон Кихота?).
В России вообще очень любим тип подобных косматых мужчин — от печального Хэма до бородатых покорителей тайги, одновременно мужественных и несчастных (к тому же порой с расстроенной гитарой в руках).
И Сервантес, по нормальным человеческим понятиям, — неудачник законченного типа.
В биографиях Че и Мигеля помимо, как ни странно, разительного сходства типажей есть множество тайных рифм.
Конечно же, они оба имели отношение к Испании, носили в себе эту горячую, смуглую приморскую кровь.
Че, хоть и был аргентинцем в добром десятке поколений, но предки его по отцовской линии — из Испании (а по материнской — из числа ирландских бунтарей).
С национальной гордостью Испании Сервантесом все понятно, разве что не все знают, что мать его — из семьи крещеных евреев.
В двадцать два года Че становится матросом (к слову сказать, и самое счастливое свое плавание он свершает на яхте «Гранма» — навстречу кубинской революции; но это было чуть позже).
В двадцать четыре года Сервантес становится солдатом морской экспедиции, которую испанский король, Папа и сеньория Венеции готовили против турок.
Оба мужественно воевали. Че был ранен — минимум дважды; Сервантес — четырежды, правда, все четыре раны он получил в одном бою. О Сервантесе говорили, что он сражался с «поэтическим пылом»; о Че, обожаемом поэтами, безусловно, можно сказать то же самое.
Как и у Че, у Сервантеса были как минимум три серьезные военные экспедиции: помянутый турецкий поход, неудачная тунисская экспедиция и плавание в Алжир. В последнем случае Сервантес попал в плен, был приговорен к смертной казни и выжил чудом.
Оба пытались заниматься (в самом широком смысле) хозяйственной деятельностью, и обоим это не принесло радости.
Сервантес поступил в интендантскую службу; ему поручили закупать провиант для «Непобедимой Армады», но, неспособный к арифметике, он вскоре попал в тюрьму за растраты.
Назначение Че директором Национального банка Кубы не привело к столь печальным последствиям, благо он этим занимался недолго; дипломатическая его работа в итоге привела к разрыву и с Фиделем, и с Советами.
Забыл сказать, что еще до тюрьмы Сервантесу дважды пришлось реквизировать пшеницу у духовенства, и его отлучили от церкви.
В довершение портрета этого человека добавим, что, хоть Сервантес и женился в достойном тридцатисемилетнем возрасте на девятнадцатилетней девушке, жену он видел настолько редко (ну, как Че), что его единственный ребенок родился от внебрачной связи.
Даже публикация романа о Дон Кихоте, принесшая Сервантесу почитателей во всем мире, не одарила его покоем и благополучием. Он умер в полунищете и, умирая, сказал, что уносит на плечах «камень с надписью, в которой читалось разрушение всех его надежд».
Наверное, воин, писатель, мечтатель Че мог бы сказать что-то подобное перед смертью.
Че погиб 9 октября. Мигель 9 октября был крещен — и, собственно говоря, сей текст написан к юбилею смерти одного и юбилею рождения второго. Последние книги обоих, посвященные, скажем так, путешествиям («Боливийский дневник» и «Странствия Персилеса и Сихизмунды») опубликованы посмертно.
О ком-то из них было сказано: «…поэту, ветреному и мечтательному, ему недоставало житейского уменья, и он не извлек пользы ни из своих военных кампаний, ни из своих текстов. Это была душа бескорыстная, поочередно очарованная или негодующая, неодолимо отдававшаяся всем своим порывам. Его видели наивно влюбленным во все прекрасное, великодушное и благородное, предающимся романическим грезам или любовным мечтаниям, пылким на поле битвы, то погруженным в глубокое размышление, то беззаботно веселым…
Удивительный и наивный пророк, героический в своих бедствиях и добрый в своей гениальности».
Я, конечно же, лукавлю, говоря, что не знаю, о ком идет речь в этом пассаже. Это сказано о Сервантесе; текст принадлежит лучшему его биографу по имени Шаль. Но каждое сказанное им слово — о
