С другой стороны, думал Акопов, крайне нерационально использовать его группу в качестве подсадной утки. Специалистов, подобных Акопову, в Управлении лелеют и холят. Да и любого просто так не сдают. Значит, протечка наверху? Такого Акопов не помнил… Но если учесть невероятный бардак, творящийся вокруг, бардак, который не обошел и Управление… Все может быть. Но Акопов привык выполнять задания, сроду хлеб не ел даром. Значит, задание — вот что основное. Как там советовал Рахмат: души сомнения? Задушим, будьте благонадежны. А потом разберемся, откуда протекло.
Он сразу успокоился, едва принял решение. Совсем стемнело. Редкие далекие огни мелькали в окне. Цыганята угомонились. Глава семейства похрапывал на нижней полке, разметавшись от жары. Лишь цыганка, пристроившись напротив мужа, отгоняла от его лица вездесущих мух пестрым платком.
Акопов спрыгнул в проход, покачался и побрел в тамбур. Русский встрепенулся и проводил его взглядом. Трехгранным ключом Акопов закрыл дверь на переходную площадку в соседний вагон, а наружную, наоборот, открыл.
Когда он вернулся, пьяная дурацкая улыбка застыла на его лице. Хватаясь за чьи-то ноги, опираясь на полки, он поковылял вперед, пока не добрался до двадцать шестого места. Икнул и наступил на ногу молодому человеку в светлом костюме.
— Извините, пожалуйста, — пробормотал.
У молодого человека в глазах мелькнуло изумление.
— Ничего, — поморщился он. — Бывает…
— Нечаянно! — с пьяным упорством сказал Акопов. — Просто сильно качает.
Завертевшись, он рухнул на колени молодому человеку.
— Нечаянно, — повторил Акопов и убрался в проход.
Пистолет гебешника уже лежал в его кармане. Все так же улыбаясь и мурлыча под нос «Тановар», он дошел, до русского, коротавшего время над газетой с грудой костей и корок. Акопов снова не вписался в проход. Объедки посыпались на пол.
— Ты что делаешь? — зашипел русский.
— Да я тебя… — с пьяной обидой сказал Акопов и на плохом русском языке кратко изложил перспективу дальнейших отношений с представителем старшего народа-брата.
Русский полыхнул глазами и схватил Акопова за шиворот. Со своего места сорвался гебешник в светлом костюме, Растерянно шаря под полой. Заверещали женщины. Поднялись Юсуп с Назаром, но Акопов взглядом приказал им не вмешиваться. Через секунду русский выволок Акопова в тамбур и прижал к стенке возле угольного ящика. Молодой человек в светлом костюме показал вагону красное удостоверение:
— Мы из милиции! Оставайтесь на местах.
Дверь за собой он захлопнул и повернулся к Акопову:
— Ну, закончим игры, дорогой друг?
Спросил по-русски. И Акопов ему ответил по-русски:
— Закончим, дорогой друг. С удовольствием.
Стрелял он сквозь карман. Спустил трупы под откос.
Брызги крови вытер собственным пиджаком, а потом выбросил его вместе с пистолетом гебешника в гудящую тьму. Закрыл дверь. Рванул рубашку на груди, мазнул по угольному ящику ладонью, провел по лицу. В таком виде и заявился в вагон:
— Вай, люди!
— Чего орешь? — высунулся проводник. — Выпил — спи!
— Ограбили! — продолжал орать Акопов. — Говорят, сволочи, из милиции, а сами пиджак с деньгами сняли и выпрыгнули!
— Так тебе и надо, — вздохнул проводник. — Меньше пей в другой раз.
— Как же я домой поеду? — завопил с новой силой Акопов, размазывая по лицу грязные слезы. — Всю выручку отняли, всю выручку! Три ковра ручной работы! Вай-дод!
— Значит, давно за тобой наблюдали, — сказал проводник. — Может, с самого рынка. Теперь сходить придется. Скоро станция.
— Зачем сходить? — продолжал убиваться Акопов. — Мне домой надо, дети ждут…
Вокруг него собралось полвагона.
— В милицию на станции заяви, — объяснил проводник. — Недалеко ведь отъехали, может, поймают.
— Спасибо, надоумил! — полез к проводнику с объятьями Акопов. — Ух, если поймают… Собственными руками!
— Собирай вещи, батыр, — отпихнул его проводник.
Акопов вытащил из-под полки с цыганятами тяжелую сумку — приметную, из красного кожемита, и пошлепал, тихо завывая и мотая головой, к выходу. В окнах уже мелькали редкие станционные фонари.
В крохотном зальце вокзала он наклонился на секунду над сумкой — и появились у Акопова пышные усы. Еще секунда — и темная рубашка сменила прежнюю, разорванную у ворота. Красная оболочка сумки полетела в мусорный бачок. Таблеточку горькую пожевал, отшибая винный запах. Совсем другой человек явился к готовому тронуться поезду — аккуратный, собранный, деловой. Поднялся в купейный вагон, показал билет.
— А я на ваше место… подсадил, — повинился проводник. — Вы же от самого Ташкента не показывались!
— Не суетись, брат, — подмигнул Акопов. — В другом вагоне с друзьями засиделся. Согласен на любое свободное место.
Так еще лучше. Если, предположив невероятное, люди из ГБ знают о его купейном билете, то не сразу доберутся. Впрочем, подумал Акопов, шагая за проводником, у него только и осталось забавы — предполагать невероятное…
Через час, когда вагон давно спал, он вышел в тамбур.
Здесь опять каменно маячил Назар.
— Все тихо?
— Тихо. Пожалели тебя и успокоились.
— Как вы засекли соседей?
— Они сели в последний момент. До самого отхода поезда болтались в Ташкенте на перроне. Видно, опасались, что ты на ходу спрыгнешь. Потом пошли с двух концов вагона. Явно искали. Увидели тебя — расслабились. А до этого немножко нервничали. И вообще…
— Вот именно, вообще… — вздохнул Акопов. — Теперь видишь, до чего нервозность доводит? Нет соображений — как они на меня вышли?
— Сдал кто-то, какие еще соображения, — невозмутимо сказал Назар. — Других соображений нет.
— Верно. Сдали. Но почему только меня?
— Потому что нас с Юсупом готовили отдельно. Потому что мы подключились только в Ташкенте. Следовательно, сдали высоко — в Москве.
— Умница, — потрепал напарника по плечу Акопов.
— Ты их… совсем? — неуверенно спросил Назар.
— Другого выхода не было, — помрачнел Акопов. — Отрываться приходилось с гарантией. В кошки- мышки играть некогда.
— Понимаю, — тихо сказал Назар, отвернувшись к окну. — И все же…
— Не думай об этом, — мягко сказал Акопов. — Такая работа. И мы, и соседи по нормальным законам не живем… Мы над законом. Или за ним. Точнее, вне закона. В нашем деле неприменимы категории «плохо» или «хорошо». «Нужно» или «не нужно»! Вот и все. У Киплинга, не помню в какой вещи, есть прекрасная мысль, хорошо иллюстрирующая нашу ситуацию… Имейте в виду, мол, что в маленьком, скрытом от мира обществе, где нет общественного мнения, все законы смягчаются. Почти дословно.
Они долго молчали.
— Любишь Киплинга? — наконец, спросил Назар.
