улице. В автосервисе работает. Маринка с детьми сидит – третьего потом родила. Девчонки. Так что ты ее увидишь, если захочешь – она на детской площадке часто бывает. Но вся в детях. И семечки без конца лузгает. Уже всю площадку засрала. А про сына ее ничего не знаю. Не спрашивала. А она и не рассказывает. Как будто и не было у нее сына. Парень уже совсем взрослый, если посчитать. Дай бог, если не в тюрьме, чтобы вообще жив был. Не знаю. Вот так вот – мечтала вырваться, а сидит теперь в той же песочнице. И у матери на кладбище точно ни разу не была. Оно ей надо? Ладно, пусть живет, как знает.
Ну, про кого тебе еще рассказать?
Ой, сын Израиля Ильича, Миша Либерман, в Москву с гастролями приезжал! Ну как с гастролями? Один концерт был. Он прислал приглашение тете Лиде, а его в наш ящик бросили по ошибке. Мама ходила. Рассказывала, что Миша играл блестяще, хотя в зале было мало народу. Зато холодно, как она любит. Она подошла к Мише, цветочки ему вручила – он ее не узнал, конечно же. Но она дождалась его после концерта. Уговорила администратора, чтобы он ее к нему провел. Представилась. Миша заахал, заохал, но там было много народу, так что они толком даже не поговорили. Миша звал ее в ресторан, но мама постеснялась поехать. А он даже не позвонил потом. Мама расстроилась, хоть и виду не показывала. Так что у них, я думаю, все хорошо. Но мама точно обиделась. Все говорила, что Израиль Ильич таким не был. Ее, конечно, больше волновало, что Миша ее не узнал – она ведь считает, что совсем не изменилась, что она совсем как в молодости. Ну что я ей буду доказывать? Мне кажется, Миша ее даже и не вспомнил. Так, из вежливости пообщался.
Так что такая вот жизнь, – вздохнула Светлана. – Ты зачем приезжала-то? Квартиру продавать или так, убрать, проветрить? Нет, сейчас лучше не продавать. Цены растут с каждым годом. Это раньше окраина была, а сейчас вон – пять минут, и в метро. Недавно новую станцию открыли. Очень удобно. Еще лет десять – и почти в центре жить будем! А правда у нас зеленый район? Весной деревья так цветут, что площадки детской не видно. А ручей зарыли давно. Нет ручья. Ты что? У нас и домофон новый, код двадцать два, ключ, двадцать два, и на плитку в подъезде все соседи скинулись. Еще хотим, чтобы консьержка внизу сидела и чужих не пускала. Ты заходи, на девочек посмотришь. Мама будет рада, она гостей любит. Только не помнит, кто когда приезжал. Но день на день не приходится. Когда давление в норме, она совсем как прежде. Лишь бы не упала, а то сломает шейку бедра – и все. Считай, конец. Так опасно в их возрасте. Ой, она все-таки сегодня вышла…
На лавочке перед подъездом сидела женщина и сосредоточенно дышала – глубокий вдох и короткий, прерывистый выдох.
– Это у нее новая дыхательная гимнастика, – объяснила Светлана. – Мамуль, ты здесь давно сидишь? Не замерзла? Пойдем домой?
– А кто это с тобой? Не вижу.
– Это Маша, помнишь Машу?
– Помню, конечно. А Таня где? На качелях качается? Ты ее забирай, сегодня холодно. Еще простудится.
– Хорошо. Пойдем домой?
– Не хочу. Я еще не додышала. А Валерочка с вами? Вы уроки сделали?
– Пойдем, вставай потихоньку.
– Сначала Таню с площадки забери. Совсем за сестрой не следишь!
– Заберу, мамочка, заберу.
Светлана аккуратно, как маленькую, подняла Ольгу Петровну с лавочки и повела домой.
– Ну, пока. Заходи. Не пропадай. И звони – телефон у нас прежний. Помнишь? – сказала она мне.
Я все помню, даже номер телефона. Много лет старалась забыть, но не получилось.
