Тогда в доме часто появлялись такие оборванные погорельцы, которым соседи отдавали старые вещи, игрушки или что-то из еды.
– Чё вылупилась? – опять гаркнул Петька. – Валька! Иди тут разберись!
Из комнаты вышла Валентина и увидела женщину. Она ее сразу узнала, хотя не видела очень много лет и не должна была узнать. Просто сердце екнуло. Она. А кто еще?
– Сейчас. – Валентина кинулась в комнату, схватила свой халат, тапки, свитер Петьки и вынесла все барахло в прихожую.
– Вот, забирай и уходи, – сказала она Музе.
Та продолжала молчать.
– Уходи отсюда, – повторила Валентина, – а то милицию вызову!
Муза вышла на улицу, дошла до детской горки и уже там упала. Видимо, падая, она ударилась головой об лед. Ее подобрали уже к вечеру, когда люди стали возвращаться с работы домой. Решили, что пьяная и бездомная, и вызвали милицию. Так Муза сначала оказалась в вытрезвителе, потом в больнице и только после этого в стенах очередной психушки.
Везде она называла телефон и адрес Валентины, тот самый, в деревне.
Валентина же в московской квартире выдернула из розетки телефон, спрятала аппарат в коробку из- под обуви и врезала еще один замок в дверь.
Вот что странно – всевидящие и всезнающие соседи так и не узнали о возвращении Музы, о том, что Валентина ее выгнала, и о том, что в психбольнице Муза скоро умерла от пневмонии – слишком долго пролежала на холоде. Ее похоронили на дальнем заброшенном кладбище, и на деревянной табличке было написано имя покойной: Валентина. Муза на вопрос, как ее зовут, отвечала «Валентина» и диктовала номер телефона.
О Музе помнили только дети – Светланка с Танюшей, Валерка и Маринка. Каждый по своей причине. Танюша мечтала танцевать в короне, Светланка помнила, как ее покусала Дезка. Валерка не мог забыть голые ноги, трусы и детскую, неразвитую грудь балерины, которые увидел, когда случилась история с Дездемоной и Муза лежала на полу в задравшемся халате. Собственно, это было первое женское обнаженное тело, которое он увидел в своей жизни, что, кстати, не лучшим образом отразилось на его психике. А Маринка помнила, что Муза была почти лысой и панически боялась стать такой же.
Жизнь брала свое. Была балерина – и нет балерины. Кому какое, собственно, дело – со своими бы заботами разобраться. Дети, работа. Были и радости. К Израилю Ильичу и Тамаре Павловне переехал сын Миша с женой Леной и дочкой Верочкой. Опять к подъезду подкатил грузовик с коробками, книжками, стульями и прочей домашней утварью.
Очень скоро стало понятно, что Миша переехал не просто так. Миша с Леной не ходили на работу, а бегали куда-то с документами, звонили из единственной в округе телефонной будки, а не из дома, продавали мебель, с соседями вежливо здоровались, но не более того. А Верочка не ходила в садик. По всему было понятно, что они в доме не задержатся.
– В Израиль уедут, что тут непонятного? – пожала плечами Лида, столкнувшись с тетей Раей.
– Как в Израиль? – ахнула тетя Рая.
– Они же Либерманы. Куда им еще ехать?
– Ой, а это опасно?
– Тебе-то что? Ты же им не родственница.
Но прошел месяц, второй, третий, а младшее поколение Либерманов так и жило на чемоданах. Им не давали разрешение на выезд. Судя по тому, что Лена начала давать частные уроки музыки на дому, денег стало не хватать. От этих уроков особенно страдала Ольга Петровна, которая вспоминала вечерние домашние концерты Израиля Ильича как лучшее время в своей жизни. Теперь она вынуждена была до позднего вечера слушать гаммы, детские пьесы в исполнении нерадивых учеников. У нее опять началась жестокая мигрень, и даже Танюша со Светланкой затыкали уши ватой.
– Это невозможно! – кричала Ольга Петровна и стучала шваброй по потолку или по батарее.
Но Лена на стуки не реагировала – она отрабатывала урок. Иногда стучала в ответ.
– Ну не наглость, а? – возмущалась Ольга Петровна.
– А что им делать? – заступалась тетя Рая. – Израиль Ильич говорил, что Мишу с Леной с работы выгнали.
Наступал Новый год, который неизменно объединял всех соседей. Эта традиция сложилась сразу и оставалась неизменной, что бы ни происходило. Так уж получилось, что их новый кооперативный дом заселяли как раз зимой, под Новый год, и этот праздник отмечали все вместе. У кого-то не было стульев, у кого-то стола. Сидели у Израиля Ильича и Тамары Павловны, обладателей трехкомнатной квартиры, на собранных со всего подъезда табуретках, коробках, ели из разномастной посуды. Сначала было неловко, а потом очень весело и радостно. Все поздравляли друг друга с новосельем, желали счастья, здоровья и счастливой жизни на новом месте. И тот Новый год стал для всех самым лучшим, самым светлым воспоминанием, и на каждый следующий все вспоминали тот самый, первый.
В квартиру Израиля Ильича шли со своими табуретками, закусками и бутылками. У кого что было. И даже если планировались гости, все равно бой курантов слушали все вместе у Израиля Ильича и только потом разъезжались по гостям.
Так было и в этот раз. Пришли все, как раньше. Были даже Валентина с Петькой. Валентина накрасила губы и выглядела очень даже ничего. Лида отметилась новым вечерним платьем, от которого все ахнули. И когда Израиль Ильич сел за рояль, Ольга Петровна, исстрадавшаяся по хорошей музыке в хорошем исполнении, вздохнула радостно и с облегчением. Израиль Ильич был в ударе, и опять же традиционную «В лесу родилась елочка», под которую дети водили хоровод, а взрослые подпевали, исполнил особенно зажигательно. А уже после двенадцати за рояль сел Миша. И все замерли. Миша играл так, что мурашки бежали по коже. Валентина сидела с мокрым лицом, не заботясь о том, чтобы вытереть слезы. Петька ошалело глядел на Мишу и пыхтел.
Когда Миша закончил играть, все еще долго сидели в молчании, в ступоре, в немом восхищении, захлестнувшем душу. Это было как очищение, как катарсис, когда все струны лопаются и эмоции выплескиваются наружу. Мише аплодировали стоя. Израиль Ильич стоял рядом со своим мальчиком и тоже плакал. Он был горд за сына. Горд за себя, за то, что он отец этого гения. Абсолютного гения. Тамара Павловна улыбалась счастливой, осоловевшей и дурной от восторга улыбкой матери.
Поскольку больше не было никаких сил, никаких эмоций, включили телевизор, чтобы посмотреть «Голубой огонек», и завели проигрыватель. Миша танцевал с Лидой. Тетя Рая с Валентиной ушли на кухню – заваривать чай, резать торт. Лена курила в форточку. Туда же пришла Ольга Петровна – сварить кофе.
– Ну, как ваши дела? – спросила она вежливо у Лены.
– Никак, – отмахнулась Лена и уставилась на тлеющую сигарету.
– Миша очень талантливый, – совершенно искренне сказала Ольга Петровна.
– Я знаю. А что толку? – пожала плечами Лена. – Разрешение на выезд не дают.
– А почему вы уехать хотите? Вам здесь плохо разве? – всплеснула руками тетя Рая.
– Плохо, – просто ответила Лена и заплакала.
Женщины забыли про чай, кофе и торт. Лена рассказывала, а женщины слушали ее так же, как полчаса назад ее мужа.
Миша действительно был очень талантлив – еще в консерватории так говорили. Они поженились с Леной на третьем курсе. Жили в большой квартире на Курской, вместе с родителями Лены. Ее отец работал на часовом заводе, занимал руководящую должность. Все было хорошо – Лена с Мишей ездили отдыхать в Гурзуф, строили планы на жизнь, веселились, не знали нужды и бытовых проблем… Родилась дочка Верочка, все заботы о которой взяла на себя бабушка, мама Лены. А потом несчастья посыпались одно за другим. В один год. Один чертов год.
Сначала арестовали отца Лены. При очередной проверке ОБХСС на часовом заводе была установлена недостача драгметаллов. Проще говоря, пропало золото, которым напыляли корпус часов.
– Он не виноват! – кричала Лена, закуривая очередную сигарету. – Дело было сфабриковано!
Мать не выдержала удара и умерла – инфаркт. Лена хоронила маму одна с Верочкой на руках, Миша в
