разглядывания зверя, оправдывая его недомогания наукообразными рассуждениями о хрупкости тела, обреченного на разлуку с движением, я сохранял зверю жизнь.
Очень скоро подробности анатомии зверя перестали будить во мне волнение естествоиспытателя. Меня увлекли его повадки и способность мыслить. Я находил необходимым постоянно вынуждать сергамену к каким-либо действиям, и мои ученые записки росли с каждым часом.
Надо сказать, пробы эти были взаимными. Ведь очевидно, что не только я знакомился с характером сергамены, но и он, не упуская случая, поступал сходно по отношению ко мне. Однажды мне даже начало казаться, что мы вот-вот начнем вести беседы…
Как-то утром я обнаружил сергамену у входа в клетку, в которую, между тем, я его уже два дня не запирал (двор выехал за город – любоваться цветением липы, которое в тот год выдалось отменно благоуханным).
Открывшееся зрелище оглушило меня. Передние лапы сергамены скованы цепями, его шея – сдавлена железным ободом, который стянут запертым на ключ замком! (Дело в том, что первоначально было решено держать сергамену не просто в клетке, но еще и в цепях. Дескать, дикому зверю ни за что не выбраться! К счастью, мне удалось отговорить господина наместника от этого никчемного издевательства над смирным зверем.)
Мое сердце тронула невыразимая жалость. Было что-то безмерно, невыносимо трогательное в облике скованного зверя, я не сомневался даже в том, что ему больно: увитую сосудами шею сергамены железное кольцо сдавило насмерть, как бы не задохнулся!
Я не на шутку всполошился: вначале мне показалось, что некий злоумышленник жестоко разыграл меня.
Охая и причитая, я принялся разыскивать запасной ключ.
Перевернув вверх дном обе комнаты и не найдя искомого, я подошел к зверю и сел на табурет рядом с ним. Я решил приласкать страдальца, чтобы как-то скрасить ему минуты ожидания.
Как вдруг сергамена широко растворил пасть. На его сухом языке меня ожидал… предмет моих поисков. Представьте, неким немыслимым образом он заковал себя сам!
Я осторожно вынул ключ из его зубастой пасти и в сердцах щелкнул зверя по носу – в знак того, что мне не понравился его розыгрыш.
Сергамена обиженно фыркнул, поднялся, одним прыжком вознесся на подоконник и отвернулся, с деланным увлечением глядя в окно. Всем своим видом зверь демонстрировал, что не желает иметь ничего общего с человеком, у которого отсутствует чувство юмора.
Мы еще долго дулись друг на дружку, но к вечеру сергамена первым пошел на мировую…
4
Я был так поглощен нашими бессловесными играми, что прознал о решении господина наместника расстаться со зверем, отдарив его императору, самым последним.
На наш чердак ворвалась орда слуг с пеньковыми веревками и шестами, ошалевшего сергамену, не оказавшего никакого сопротивления, загнали в клетку, ее вынесли во двор и погрузили на повозку, которая без промедления тронулась в путь.
Ошпаренный внезапными переменами, я проводил повозку до ворот, глупо причитая: «Как же так, господин наместник, как же так, господин наместник!».
Господин наместник меня, разумеется, не слышал. Окруженный придворной братией, он упивался похвалами в адрес своей не знающей равных щедрости – шутка ли, расстаться с такой редкостью!
Повозка скрылась из виду, а я побрел домой – впервые за этот безумный месяц.
Вопреки ожиданиям, свидание с семьёй не доставило мне радости.
Озабоченный мыслями о сергамене – как он, не станет ли ему дурно дорогой, – я был маразматически рассеян и лишь с превеликим трудом заставлял себя внимать путаным рассказам сыновей о том, как идет торговля в галантерейной лавке, которую держал старший, и не менее путаному отчету нечистой на руку домоправительницы.
Я с трудом дождался вечера, когда, исполнив долг хозяина и отца, я смог остаться наконец наедине со своими записями. Меня тяготила перемена. И привязанность мыслей к зверю, их зависимость от сергамены были мне неприятны.
В ту ночь я впервые за многие годы принял снотворное. Что мне приснилось? Думаю, понятно что – Зверь.
5
На следующее утро я, взломав заколоченную накануне дверь, вновь очутился на чердаке.
Мои вещи и книги уборщик свалил кучей у входа, но я на них даже не взглянул. Неведомо зачем я устремился в комнату, где ещё вчера стояла клетка.
Клетки там не было. Зато меня ждал… сергамена.
«Неужто сбежал?»
Приветственно заурчав, сергамена повернул ко мне свою умную морду.
Зверь казался довольным и жизнерадостным!
Это сразу насторожило меня, знакомого с особенностями его конституции – даже самое вялое, самое кратковременное движение легко повергало сергамену в пучину бессилия, вызывало в нем размягчающую слабость, если не головокружение. А вот у сергамены, притихшего на подоконнике, никаких признаков головокружения не наблюдалось…
Но не мог же он сбежать, не предпринимая никаких физических усилий?
Его размеренное, ровное дыхание не давало оснований для предположений о побеге – он выглядел так, будто не менял положения тела несколько часов кряду!
«Они отчего-то вернулись. Да-да, вернулись. Господин наместник передумал… И приказал привезти сергамену обратно…», – рассудил я.
«Но где же тогда клетка? Где щетка и ведерко с водой?»
«И почему они не предупредили меня? Даже не послали за мной?»
Я потрепал сергамену за ухом, он радостно зафыркал и доверчиво уткнул свою большую узкую морду в мою грудь.
– Бяшка, мой котеныш, муркетик мой… Как я рад, что ты вернулся! – шепнул ему я, и он уморительно скривился, вроде как иронизируя над моими нежностями.
6
Через полчаса я запер сергамену на чердаке и спустился в гостиную. Вся компания была в сборе – дегустировали свежую липовую бражку.
– Смотрите-ка, кто к нам пожаловал! Вы не забыли, кстати, что сегодня новолуние и хорошо бы сделать мне растирание? – воскликнула Амела.
– Да вы просто на умертвие похожи! Бледный весь! Неужто из-за зверя этого? – проявил чуткость казначей.
– Никогда бы не подумала, что лекаришки бывают такими сентиментальными, – вполголоса заметила Амела.
– Да не расстраивайтесь вы, Аваллис! Подумаешь, одной тварью больше, одной меньше… – посоветовал мне казначей. – Вы бы, что ли, собачку себе какую завели…
– Или кошечку, – вставил господин наместник. – Чтоб на эту… как ее… на сермагену походила…
– На сергамену, – поправила мужа Амела.
– А я что сказал? Я так и сказал – «на сермагену»…
– Между прочим, ваш зверь уже преодолел четверть пути до столицы, – сказал казначей. – Только что приехал гонец, все доложил, честь по чести. Да не кривитесь вы так! Неужто вы не рады тому, что зверь теперь будет скрашивать досуг самого императора?
