занялась приготовлением кролика. Чтобы мясо было нежным, его следовало тушить не менее двух часов. Она велела Дорис принести каменную кастрюлю.
— Он уже приправлен? — спросила она у Pop. Девушка была неаккуратной, когда дело касалось таких вещей, как соль, перец и специи.
— Бог мой, нет, миссис М., — бесстыже ответила Роуз. — Совсем вылетело из головы.
Агнесс заметила на щеке Роуз багровый синяк. Глаза девушки лихорадочно блестели. Но эти странности ее не касались, ее волновала лишь манера работать. Роуз должна была натереть еще сахара — Агнесс не сомневалась, что в сахарнице его недостаточно. Девушка теперь резала треску на неровные куски.
— Не делай их слишком толстыми, — сурово сказала Агнесс. — Старайся, чтобы все куски были одинаковыми. Не забудь смазать маслом кастрюлю, чтобы рыба не прилипла. И вымой потом руки, чтобы не запачкать все, чего коснешься.
Роуз подняла брови в сторону буфетной комнаты дворецкого, где Филипп, второй лакей, стоял у оцинкованной раковины и чистил ножи.
— Нет нужды напоминать мне об этом, миссис Мидоус, — обиженно сказала она. — Как будто я раньше не мыла руки.
Раздраженная этим неповиновением и подмигиванием Филиппа, Агнесс почувствовала, что краснеет, и бросила на Роуз разгневанный взгляд, прежде чем обратить свое внимание на кролика. Она приправила его, положила в кастрюлю вместе с травой, луком, чесноком, добавила два стакана вина, чайную ложку смородинового желе, залила слабым бульоном и поставила на огонь. Затем принялась за апельсиновый крем. Агнесс всегда была очень придирчива в кулинарных вопросах — зачем делать на глазок и рисковать, если можно все взвесить и измерить и всегда быть точной? Она достала весы, чтобы взвесить сахар. Как она и подозревала, сахара оказалось недостаточно. — Какие вкусности вы сегодня нам приготовите, миссис М.? — спросил Филипп, заглядывая ей через плечо. — Оставьте мне добавки, ладно? Агнесс было неприятно ощущать дыхание Филиппа на своей шее, но больше всего ее раздражала Роуз. Она уклонилась от Филиппа, толкнула сахарницу к Роуз и потребовала натереть еще две унции сахара, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. Роуз с недовольным видом, чего Агнесс предпочла не заметить, пошла в кладовку за головкой сахара.
Агнесс следила за ней с некоторым беспокойством. На недостатки Pop стало трудно не обращать внимания. Следовало ругать девушку больше, ведь упрекала же она Дорис, стоило только заметить недостаток в ее работе. Почему же с Pop она вела себя иначе?
Агнесс прекрасно знала ответ, хотя ей было неприятно признаваться в этом даже себе самой. Шесть месяцев уже прошли с того момента, который намертво врезался в ее память. Она пошла в кладовку за куропатками и обнаружила нечто неожиданное. Там, между головками чеширского сыра и сосудами с черной патокой, стояла Роуз — голова откинута назад, глаза полузакрыты, юбки задраны — и страстно стонала. Там же находился Филипп — бриджи спущены, голые ягодицы сверкают. Оба даже не заметили присутствия Агнесс. Сгорая от смущения, Агнесс не знала, что ей делать: кашлянуть или крикнуть, что-нибудь уронить, вылить на них ведро воды? Но вместо этого она на цыпочках вышла, прежде чем ее заметили, и после часами раздумывала, каким образом устроить им разнос. Не придя ни к какому решению, она вообще ничего не сказала.
После этого случая она не могла выговаривать Роуз. Агнесс знала, что должна указать девушке на ее недобросовестность, но все еще помнила сцену в кладовке и не могла заставить себя это сделать.
ГЛАВА 2
В тот самый понедельник Гарри Дрейк проснулся у себя дома, в сыром погребе, который втиснулся между лавкой по продаже зерна и мастерской, где делали свечи, недалеко от набережной Маринованной селедки. Он был один — Элси, его дочь, поднялась еще до зари, чтобы проследить за его делом, и не вернется еще несколько часов. Позднее он навестит ее, чтобы убедиться, что все в порядке и она делает то, что приказано.
Не затрудняя себя умыванием и бритьем, Гарри Дрейк оделся во все свое самое лучшее: тускло- коричневое пальто с оловянными пуговицами, украденное им из открытой коляски; грубые кожаные бриджи, стянутые из спальни одного придурка, который так сильно перебрал, что даже не пошевелился; и льняную рубашку, сдернутую им с веревки на Феттер-лейн. Прищурившись, он оглядел в осколок зеркала свое темное лицо с тяжелыми веками и крючковатым носом, сломанной черепаховой расческой пригладил грубые волосы и завязал их старой лентой. Уверив себя, что выглядит вполне джентльменом, он рассовал по карманам золотые карманные часы, серебряную табакерку с нюхательным табаком и блокнот, где были записаны подробности любовных встреч известного барона и дамы, не являющейся его женой. Бросив довольный взгляд на свое отражение, Гарри Дрейк вышел из своего логова, поднялся по гнилым ступеням на улицу и направился в сторону реки.
У причала он остановился и огляделся. Свет над рекой был желтоватого цвета, прилив высокий — временами большие волны набегали на пристань. Над головой кружились и кричали чайки, подгоняемые ветром. Гарри Дрейк понюхал воздух и почувствовал, как на щеку упали капли дождя. Приближался шторм. Он мысленно улыбнулся, сунул руки в карманы и двинулся прочь, исчезнув в городских улицах.
К тому времени как колокола на Святом Данстане пробили пять и солнце спряталось за крыши Блэкфрайарза, дело Гарри Дрейка было в общем и целом успешно завершено. Теперь в его карманах лежали два золотых соверена и два серебряных шиллинга. Его раннее предчувствие оправдалось: усиливающийся ветер подгонял его в спину. Но шторм пока полностью не разыгрался, равно как еще не наступил тот темный час, которого он дожидался. Пока суд да дело, Гарри решил провести время с приятностью. Во-первых, ему требовалось поесть: он бы не отказался от мясного пудинга с подливкой. А потом следовало угощение другого сорта — визит к Долли в Чипсайде. С такими приятными мыслями Гарри Дрейк направился домой.
Были уже сумерки, когда он так осторожно спустился по крутым ступенькам, что ни одна из них не скрипнула и не выдала его. Он открыл дверь движением человека, который хочет увидеть, что за ней, прежде чем его заметят. В подвале не было окон, он освещался тремя огарками сальных свечей, стоящих в центре круглого стола. Сквозь мутный свет Гарри разглядел фигуру своей дочери Элси в красной шерстяной шали, обернутой вокруг плеч. Она стояла на коленях у очага рядом со сломанной плетеной корзиной. Открытая дверь впустила поток воздуха, заставивший огни свечей заколебаться. Элси вздрогнула и обернулась. Разглядев большую тень отца у входа, она молча кивнула и вернулась к своему занятию.
Она собиралась разжечь огонь, что приходилось делать каждый день независимо от сезона, потому что тепло в подвал никогда не поступало. Элси доставала уголь и щепки из корзины, вытирала их, чтобы убрать большую часть грязи, и укладывала в очаг настолько осторожно, что казалось, она строит карточный домик. Когда горка выросла, она подожгла ее щепкой, зажженной от одной из свеч, затем принялась раздувать огонь, пока в голове не зашумело и первые, нерешительные язычки пламени не начали пробираться вверх через черную пирамиду.
Пока Элси была занята, Гарри стащил с кровати одеяло и накинул его на плечи, чтобы согреться. Он наблюдал за стараниями дочери и все больше злился — в животе урчало от голода. Как только огонь занялся, Элси села на пятки.
— Бросай все! Я хочу есть! — рявкнул Гарри и, сунув ей шиллинг, приказал: — Немедленно иди в мясную лавку. Возьми говяжий пудинг и кварту эля. И сразу же назад, не смей задерживаться, а то получишь взбучку.
Элси молча кивнула, взяла монету и поспешила уйти. Через десять минут она вернулась с кувшином в одной руке и дымящимся пудингом в другой. Грохнула кувшин и пудинг на стол и стала рыться в поисках тарелки и ложки. Гарри наполнил свою кружку и выхлестал эль в один прием, затем вытер ложку о рукав и погрузил ее в самое сердце пудинга. На тарелку полились жир и подливка, посыпалось жирное мясо. Глотая слюни в предвкушении, Гарри набрал полную ложку пудинга и сунул все ее жирное содержимое в рот. Он жевал, глотал, пил и наполнил свой рот несколько раз, прежде чем его глаза оторвались от тарелки и
