Ваша бабушка просила вас непременно дернуть за штурляндик.
— А кто у нас бабушка? — заинтересовался король.
— Свахерея, уппертальская летающая ведьма, — пояснил Мулкеба.
— Ух ты! — восхитился Оттобальт.
— Самая добрая и заботливая на свете, — сказала Галя. — Не то что некоторые. Чего дернуть-то?
— Да вот, — и чародей потыкал пальцем в табличку.
Стекло снялось неожиданно легко, и разбивать его не пришлось. Молодая королева Упперталя взялась за штурляндик и дернула.
Вот тут и началось сущее светопреставление. Во всем замке погасли свечи, сами собой распахнулись все окна и в них ворвался зловещий холодный ветер. Захлопали тяжелые шторы, завизжали знатные дамы, чьи пышные юбки взметнулись вверх.
Во дворе рассыпался диковинный Галин экипаж. Аквалангисты растаяли в пространстве, а по полу запрыгали две переполошенные лягушки.
Залы, комнаты, подвалы озарились мигающим красным светом, и какая-то милая молодая особа заговорила загробным голосом, немного в нос:
— Внимание! До самоуничтожения станции осталось тридцать минут. Всему персоналу собраться у аварийного выхода! Повторяю! До самоуничтожения станции — тридцать минут! Всему персоналу собраться у аварийного выхода!
И Галя исчезла, не сходя с места.
— Где моя невеста? — вытаращил король испуганные глаза.
— Э-э-э… — весьма вразумительно отвечал маг.
— И слава Душаре! — вставила тетя.
— Помолчи, — отрезал Оттобальт. — А не то посажу к лесорубу Куксу, и будешь пятый угол искать до конца жизни.
— Командира! Командира!
Счастливый Маметов прыгал вокруг Салонюка, светился от счастья и только что не пел.
— Командира! Немца с моя говорить, в гости звать. Шибко добрый был: говорить — камрад Ташкент не брал. Прага брал, Гданьск брал, Париж брал, Белохатки брать надо, Ташкент брать не надо. Мама дома, Ташкент, чай пить, Малика Маметов с войны встречать.
Салонюк продолжал заниматься каким-то своим командирским делом, по ходу дела наставляя глупого бойца:
— Ну що ты стрыбаешь, як скажена кенгуру? Ты що думаешь — цей нимець тебе до хаты к маме у Ташкент повезе? Ци нимци — уси брехуны. Вони тоби все, що завгодно скажуть, тильки щоб скорише таку вузькоглазу кенгуру, як ты, до своий Германии видправить! — И себе под нос пробормотал: — Мабуть, у ихнего фюрера такого ще нема. Они так мого кума видправилы, — продолжил он в полный голос. — Теж був такий, як ты… довирливый. Нимець наговорыв с три коробы, а вин ухи и развисив. Зараз, мабуть, десь на той Нимеччини у ихнему зоопарку сидыть пид вывеской «наидурниший дурень»…
Тут его осенило, и он внимательно вгляделся в счастливое лицо Маметова:
— Стий. Яка мама? Який нимець? Що таке? Де ты знову нимця взяв?! До речи, откуда у тебе цей ахтомат… та шапку де ты знову свою знайшов?
На радостях Колбажан не стал акцентировать внимание на том факте, что командир его — существо недогадливое и еще к тому же глухое. Русским же почти языком говорят ему, что случилось.
— Товарищ немецко-фашистская захватчик камрад, — пояснил он с готовностью, — с моя говорить. Ахтамат отдавать. Шапка с красный звезда — отдавать. Моя в гости звать, твоя в гости звать, всех в гости звать, на танка кататься давать! Моя не стрелять, камрад не стрелять, дружба-мир заключать!
Перукарников почесал за ухом. Оно, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит, когда Бог спит?
— Товарищ командир, а может, урюк прав — да нам с фрицем мир заключить? А немец нас на броне подкинет? Все лучше будет, чем пешком волочиться да комаров в лесу кормить. И ящичек с минами подвезет до места назначения.
Салонюк понял одно: тяготы войны сказались-таки на душевном здоровье его товарищей. Сперва Маметов, теперь вот Перукарников. Он внимательно поглядел на Ивана:
— Куды вин тебе подкине… на брони? Дурья твоя башка! Ты ему на брони потрибен тильки для того, щоб вона не пошкарябалась, колы по нему з нашего боку пушки вдарять. Вин за цю знахидку от фюрера ще одын хрест получить.
Однако долго сердиться Тарас не умел. Поэтому уже через минуту тише и спокойнее продолжил:
— Був у нашему колхози одын такий, як ты, Перукарников. Ему все одно було, на чому йихаты, абы тильки пишком не иты. Вин так и поихав до Германии на фашиському грузовику у супроводи взвода ахтоматчиков.
— Да хотя бы поглядим на него, — предложил Иван смущенно. — Попытка не пытка, а за спрос, как говорится, денег не берут.
Танк действительно стоял там, где указал Маметов. И немцы и впрямь были бы очень рады увидеть хоть одного живого партизана, потому что, протрезвев, Морунген понял, что партизаны — это братья по разуму. А братья по разуму обязаны держаться вместе.
Наткнувшись на Маметова во второй раз, Дитрих старался вести себя как можно дружелюбнее. И хотя этот боец разговаривал по-русски еще хуже, чем он, вскоре барон выяснил, что партизанский отряд и сам был бы счастлив узнать, куда подевались родимые Белохатки. И что ящик с минами таскать на себе очень тяжело, а товарищ Салонюк запрещает его выбросить, хотя миномет окончательно и бесповоротно погиб — и именно этот дикий грохот немцы и слышали.
Словом, отчаявшийся отыскать снег, Белохатки, вторую танковую бригаду и полиглота Хруммсу, экипаж «Белого дракона» был готов везти на броне целое партизанское соединение Сидора Ковпака — не то что пятерых милых людей, с которыми их объединяли общие интересы.
Однако Салонюк осторожничал.
Чужая душа — потемки, и по-своему он был совершенно прав, не доверяя немцам.
С другой стороны, клятые фрицы казались ему близкими людьми. Их даже было жалко уничтожать, потому что других родственных душ нигде не наблюдалось.
Жабодыщенко, смущаясь, робко — как на школьном экзамене — обратился к Салонюку:
— Товарищ Салонюк, я, конешно, выбачаюсь, бо в танках мало що розумию, та щось мне здаеться, шо ця танка какась-такась трохи дивна. На боку нема нияких цифер та нияких знакив, кроме тих бисових хрестив, що на усих их танках малюють. Я доси николы такого не бачив.
Перукарников неожиданно поддержал товарища:
— Да, этот танк совсем не похож на те, что мы у реки видели. К тому же те на другом берегу остались, а этот здесь непонятно откуда взялся. Мост-то мы взорвали. И тут он как въехал в избу!
Салонюк прищурился:
— То-то я и бачу, що вин зовсим одын крутыться. Молодець, Перукарников, колы захочеш, можеш добре соображаты.
Пока Салонюк рассматривал танк в бинокль, Жабодыщенко думал. И придумал совершенно сногсшибательную теорию.
— Може, — с завываниями произнес он, — це якась дьявольска танка, котра
