Вот теперь Сашка стал понимать. Что он, быть может, теряет Наташу навсегда.
— Сашенька, миленький, я не хочу уезжать, — зашептала Наташа.
— И я не хочу, чтоб ты уезжала. Я люблю тебя.
— Саша, что нам делать?
Они ничего не могли сделать.
— Уж лучше бы я забеременела от тебя.
— Что ты такое говоришь?
— А что, неужели ты не женился бы на мне? Обещал ведь…
— Женился? Но кто бы нам разрешил? Нам ведь только по шестнадцать.
— Значит, не женился бы? А я-то думала… — она грустно усмехнулась.
— Конечно, женился бы. Но твои родители…
— А что они могли бы сделать? Против нас.
— Ты сама говорила. Убить меня. И тебя.
— Это на словах. А узнали бы, что я беременна, завертелись бы. Поженили нас.
— Ты думаешь?
— Конечно. Но что уж теперь… Жизнь не терпит сослагательных наклонений.
— Закончим школу — давай поженимся, — Сашка решил исправить впечатление.
— Это ты так зовешь меня замуж? — Наташа улыбнулась.
— Не пойму я тебя. Ты сегодня серьезная или нет?
— Куда уж серьезнее, — вздохнула Наташа.
Они помолчали.
— Так во сколько завтра приходить? — спросил Сашка.
— А прямо с восходом солнца.
— Опять надсмехаешься.
— Да, слегка. К половине одиннадцатого приходи.
На том и расстались.
На следующий день уже в десять он стоял у ее дома.
А в два часа дня они вышли на улицу. Они не спеша прошли к школе, к стадиону, к речке. Наташа уже не плакала. Лицо ее было бледным и безысходно-печальным. Колючий ком давил Сашке горло. Даже долгие объятия в Наташиной постели имели какой-то привкус горечи.
— Хочу подарить тебе, — сказала Наташа.
— Что это?
— Иконка. Посмотришь. Вспомнишь меня.
— Подари лучше фото.
— Ничего не «лучше». Фото я тебе оттуда пришлю.
— А ты возьми мой приемник. Смотри, какой удобный. В кармашек и в ухо.
— Хорошо. В кармашек и в ухо.
— И еще. Вот это.
— Что это?
— Видишь — колечко. Еще моя бабушка носила. Серебряное.
— Нет, что ты…
— Бери. Бери. Это тебе. Мать знает.
Сашка соврал насчет матери.
— Спасибо. Я буду носить его, — горестно вздохнула Наташа.
— Наташ, ты не печалься так. Через год закончишь школу, и мы встретимся.
— Где?
— Договоримся. Спишемся. Будем поступать куда-нибудь вместе.
— Разлюбишь меня за год. Забудешь.
— Зачем ты так говоришь?
— Не знаю. Просто так подумалось. Парень ты видный. Окрутят.
— Никто не окрутит.
— Хорошо. Не окрутит, не окрутит. Видишь, я уже опять у своего дома.
— Вижу. Какой круг мы сделали!
— Да. Большой круг. Ну, я пойду. Скоро мои примчатся. Дел еще куча.
— Так я завтра приду на вокзал?
— Приходи.
На вокзале он, конечно, был не один. Почти весь класс пришел провожать Наташу. Несколько военных, сослуживцев ее отца. Подруги матери. Матросы помогали грузить чемоданы. Наташины одноклассницы многозначительно зыркали на Сашку. Он стоял рядом и лишь иногда осмеливался коснуться ее руки.
И только когда стали садиться в вагон, Наташа сама притянула его к себе, и они поцеловались. Сашка посмотрел ей в глаза и чуть не разревелся.
Вдруг он ощутил на себе чей-то взгляд и повернул голову. Наташина мать внимательно смотрела на него. Ему показалось, что в ее взгляде было сочувствие. Он понял, что она сопереживает ему и своей дочери.
«Моя теща», — подумал Сашка.
— Не забывай, пиши — шепнула Наташа.
— Но ты-то напиши первая. У меня даже адреса нет, — ответил Сашка.
— Напишу, напишу.
И она зашла в вагон.
Она смотрела на Сашку из окна, поезд тронул, все закричали. Сашка стал махать рукой, он пошел вслед за вагоном, но сразу стал отставать. Ему показалось, что Наташа заплакала, но, может, это ему только показалось.
Лицо ее исчезло, и только маленькая ладошка еще несколько мгновений махала из окна. Он все понимал. Она машет ему. Только ему. И никому больше.
Сашка не помнил, как он ушел с вокзала.
Ноги сами несли его. Шел он медленно, так как спешить было, увы, уже некуда. Подняв голову, он понял, что пришел к школе. Он не мог представить себе, что в сентябре Наташи здесь уже не будет. Да что — в сентябре! Завтра не будет.
Такой печали он не испытывал еще никогда.
Сашка зашел в школьный двор. Вот их с Наташей скамейка. Он сел на нее.
Сколько раз они сидели на ней? Много. А сколько раз они сделали здесь, на этой скамейке, это самое… Сашка посчитал. Получилось, двенадцать раз. Плюс один раз у речки, плюс один раз у него дома. Плюс у нее дома. Ах да, еще один раз в школьном саду. Когда Петька застал их на скамейке.
Итого шестнадцать. Столько, сколько ему, Сашке, лет.
И что теперь? Кому нужна эта арифметика? Если ее, Наташи, больше нет здесь?
— Привет! Сидишь мечтаешь?
Сашка поднял голову.
— А, Петь, это ты. Садись, — он похлопал ладонью по скамейке.
Петька сел. Достал пачку сигарет. Импортных.
— Будешь? — спросил он.
— Нет.
— А я закурю.
— Кури.
— Слышь, Сашок, так это ты на этой скамейке накачивал в тот вечер Наташку?
В другой ситуации Сашка наверное бы взорвался. Полез бы драться.
Но сегодня, когда в душе его была поразительная пустота и ему было все абсолютно безразлично, он промолчал.
Словно не услышал Петькиного вопроса.
