— Иоганн, ты здесь?
— Здесь, здесь…
— Фриц, ты здесь?
— Здесь…
— Якоб?
— Здесь.
— Марта?
— Здесь, батюшка.
— А маленький Адик с тобой?
— Да.
Ганс открыл левый глаз:
— А кто на мельнице?
— На мельнице Карл, — успокоил старика Иоганн.
— Хорошо… — Ганс закрыл глаз, — Карл — хороший батрак, Иоганн, умный… Это плохо, когда батрак — умный, за ним глаз да глаз нужен… Понял, Иоганн? Потому что мельницу я оставляю тебе. Ты у меня парень умный, ты справишься… Еще я тебе оставляю первые два этажа дома — у тебя семья, тебе нужно где-то жить… Поля… Тоже тебе… И еще деньги… Они закопаны в горшке на мельнице… Помнишь, там старый жернов разбитый лежит? Под ним…
Старик помолчал:
— Фриц… Тебе я оставляю третий этаж дома, скотину и сад… И деньги… Они в саду закопаны…
— Отец, — Фриц потупился, — Те деньги, что в саду закопаны, мы уже нашли.
Ганс открыл правый глаз:
— Под грушей?
— Нет, под яблоней.
— А, это не те… — Ганс закрыл глаз — Твои — под грушей… Якоб…
— Да, отец.
— Тебе в наследство остается…
Дрожащая рука Ганса указала в сторону. Все посмотрели туда. На телеге, запряженной двумя пережевывающими траву волами, сидел толстый серый кот.
— Кота? — нарушил длинную паузу священник.
Ганс открыл оба глаза и посмотрел туда же:
— Какого еще кота? Вы что, синее на зеленом, красной чернотой по желтому! Голубое с розовым и серо-бело-алое…
Все почтительно молчали. Старый Ганс был известным по всему Черному Холму мастером складывать цвета. Но сейчас он быстро выдохся, даже до бирюзового не дошел. Жаль, а то всем было интересно, что ж это за цвет-то такой. Никто не знал, а у Ганса скоро уже не спросишь…
— Не кота, — успокоился старик, — повозку с волами… Ты на земле работать не любишь, тебе дороги больше по нраву… И деньги… Под камнем у дороги закопаны… Помнишь, под тем самым, на котором мы отдыхали, я еще кувшин с молоком разбил?
— Помню, помню…
Еще бы не помнить: Ганс тогда ушел далеко за бирюзовый. Таких цветов и на свете-то нет, какие он тогда вспомнил.
— Эй, эй, — до Якоба внезапно дошло, что он остался без доли в доме, — А где я жить-то буду?
Но Ганс уже ушел в те края, в которых вопрос обеспечения жильем не заботит никого.
Якоб сидел на телеге и печально качал босыми ногами. Старого Ганса уже похоронили.
— Ты, Якоб, не думай, — хлопнул его по плечу Иоганн, — мы тебя из дома выгонять не будем. Братья мы или кто? И прибыль с мельницы и с сада мы с Фрицем уже договорились на все делить…
— Да нет, Иоганн, отец прав. Не нравится мне на земле работать…
— Да кому нравиться-то? Просто горшок, который сам кашу варит, только в сказках и видели. А раз нет такого горшка — нужно работать.
— Прав отец, — покачал головой Якоб, — мне бы на телеге да на ярмарку…
— А продавать ты что будешь? Лунный свет и комариный звон? Сначала поработать нужно, потом продавать.
— А я не продавать, я купить хочу, — Якоб мечтательно зажмурился и упал на спину.
— Что ж ты хочешь купить? — Иоганн лег рядом. Братья лежали на спине и смотрели в синее небо.
— Помнишь, к нам приезжали торговцы?
— Ну помню.
— Они рассказывали о том, что в дальних странах и городах происходит…
— Что-то кажется мне, даже в самых дальних городах жареные куры на деревьях не растут и сдобные ватрушки по полям не бегают. Там тоже люди работают.
— Они рассказывали, — Якоб смотрел на облако, большое и белое, похожее на трехногую собаку с одним крылом и без хвоста, — про город Ксенотан…
— А там, что — в неделе семь выходных и один рабочий?
— Нет, — Якоб повернулся на бок, — Там на полях растет волшебная пшеница. У нашей колос сам знаешь какой, сверху чуть-чуть, а потом — пустая соломина.
— А там? — вдохновенное лицо Якоба заразило даже Ганса.
— А у ксенотанской пшеницы колос — до самой земли. Представляешь, насколько больше зерна можно собрать с одного поля?
— Представляю. Как сложно будет такую пшеницу жать.
— Как жать — придумаем. Я хочу до Ксенотана доехать, купить там хоть мешок зерна этой пшеницы. Привезу, посадим… Заживем!
— Что-то кажется мне, что все это сказки. Если б такая пшеница была, ее уже давно бы повсюду сажали.
— А я думаю — не сказки. Вот привезу мешок с зерном, тогда посмотрим.
— Ну привози. Посмотрим.
Деревня Черный Холм была деревней свободных крестьян. Они не были ни крепостными, у которых ни свободы ни земли, ни арендаторами, у которых свободы — хоть ложкой ешь, а земли — хоть в сундук прячь. Плати ренту и живи как хочешь.
— Добрый день, господин староста.
Деревенский староста Беккер вышел на крыльцо:
— Добрый день, Якоб. Слышал, вы с братьями сегодня отца схоронили. Я-то в городе был с утра, только что приехал…
— Да, господин староста.
— А как наследство поделили?
— Отец перед смертью успел всем распорядиться. Иоганну — мельницу и землю, Фрицу — скот и сад, а мне — вот…
Якоб махнул рукой в сторону телеги.
— Кота?! — удивился староста.
— Какого…?
На телеге сидел и облизывался тот же кот.
— А ну брысь, красное с зеленым!
Кот задрал хвост и вальяжно двинулся по телеге.
