Как и всякое сложное понятие, термин «геополитика» имеет достаточно размытый семантический спектр[3]. Р. Челлен, один из создателей этой дисциплины и автор самого термина, предложил во время Первой Мировой войны учение о государстве, как о стремящемся к расширению квазиорганизме, для которого роль биологических законов играют географические императивы, трактовал геополитику как позитивистскую науку. Для А. Мэхена она была скорее философией истории и во вторую очередь инструментом, позволяющим посредством далеко не очевидных аналогий убедить «сильных мира сего» в необходимости создания мощных американских военно-морских сил. Его работы сыграли значительную роль в формировании политической доктрины Теодора Рузвельта, столь блистательно осуществленной другим великим Рузвельтом — Франклином, и послужили поводом, если не причиной постройки знаменитого «белого флота».
К. Хаусхофер внес в геополитику трансцендентную составляющую и в значительной степени скомпрометировал изобретенную Р. Челленом научную дисциплину. Необходимо учитывать, однако, что перед К. Хаусхофером стояла сложная и едва ли разрешимая в научной парадигме задача: построить действенную философию, пригодную для возрождения германской нации и германского государства. Ему приходилось рассматривать геополитику в деятельном залоге, и трудно отрицать, что он добился значительных результатов, хотя и весьма неоднозначных этически[4].
Во Второй Мировой войне лишь США могли позволить себе роскошь геополитического планирования. Этому способствовала не только географическая удаленность страны от основных очагов конфликта, но и стратегическая беспомощность остальных субъектов войны, прежде всего Германии (см. далее).
В начале 1960-х годов Соединенные Штаты оказались перед необходимостью подвести окончательные итоги Второй Мировой войны и оценить результативность послевоенной системы экономико-политического регулирования, известной как «план Маршалла». Требовалось также наметить основные контуры стратегии США в развернувшемся противоборстве с СССР, поскольку апокалипсическая «Доктрина гарантированного взаимного уничтожения», принятая правительством Д. Эйзенхауэра, не имела никакого позитивного содержания.
Именно в этот период формируется американская геополитическая школа; к концу десятилетия обретут власть и влияние такие ее представители, как А. Шлезингер и Г. Киссинджер, несколько позднее — 3. Бжезинский. Американская школа прославила геополитику, но она же и профанировала ее, сначала редуцировав философское учение до научной дисциплины, а затем низведя науку к статусу политической доктрины. Весьма ярко это проявилось в нашумевших работах С. Хантингтона.
Теоретической базой построений С. Хантингтона является концепция «культурно-исторических типов», предложенная Н. Данилевским, и модель взаимодействия цивилизаций, разработанная А. Тойнби [Тойнби, 1995]. Однако ни Н. Данилевскому, ни А. Тойнби, ни даже К. Хаусхоферу не пришло бы в голову проводить границы между цивилизациями, сообразуясь с сиюминутной политической конъюнктурой.
Во всяком случае, американская школа придала термину «геополитика» технологическое, а может быть, и политтехнологическое измерение.
В этой же парадигме, но столетием раньше, когда этого термина не существовало даже в проекте, работали специалисты российского и германского генеральных штабов. Для Д. Милютина и А. Снесарева, для старшего X. Мольтке и А. Шлиффена геополитика была военной статистикой, то есть синтезом физической и экономической географии. Достойно сожаления, но с конца 1920-х годов военные геополитические исследования оказались — по различным причинам — свернутыми, хотя в «Меморандуме Л. Бека»[5], например, можно проследить известное влияние «географической школы».
Современные источники рассматривают геополитику как науку, предметом исследования которой является взаимодействие и взаимное соотношение географических пространств, а основным методом — системный анализ пространственного положения географических факторов [Морозов, http:// slavmir.ruweb.info]. Такое определение, однако, избыточно конкретно, тем более что география, будучи традиционным школьным предметом, воспринимается, как правило, достаточно узко.
В этой книге мы будем понимать под геополитикой триединство науки, технологии, порожденной этой наукой, и трансценденции, обусловливающей эту науку. С сугубо формальной точки зрения геополитика изучает (трактует) физико-географическую, экономико-географическую, расово-антропологическую, культурно-конфессиональную, семантическую и, наконец, цивилизационную обусловленность динамики международных отношений, мировой торговли, глобальной онтологии человечества.
Практически же геополитика — это теория позиционной игры на мировой шахматной доске.
Понимая геополитику как превращенную (деятельную) форму географии, мы приходим к необходимости рассмотреть под этим углом зрения мировую шахматную доску, выделив ее центральные поля, вертикали, горизонтали, диагонали, обозначив априори сильные пункты «позиции» и ее потенциальные слабости.
Сразу же отметим, что современное прочтение дискурса геополитики подразумевает исследование не только географических, но и любых иных пространственных отношений. Во второй половине XX столетия коммуникативные линии начали отрываться от поверхности земного шара, проникая в околоземный космос и виртуальные миры. Современная геополитика опирается на представление об обобщенной географии, как об описании Земли вместе с присоединенными ею пространствами. Необходимо вместе с тем учитывать, что виртуальность текущих цивилизаций все еще пренебрежимо мала по сравнению с их материальностью, поэтому традиционные географические императивы сохраняют ведущую роль в системе геополитических обусловленностей.
Океаны и материки
Первый же взгляд на глобус позволяет определить важнейшую геополитическую константу, а именно соотношение воды и суши на земном шаре (см. карту 1). В том обстоятельстве, что 70,8% поверхности нашей планеты занимает океан, уже заключается «влияние морской силы на историю». Априори, то есть при прочих равных, стратегия, оперирующая морем, будет эффективнее сухопутной в 2,4 раза[6].
Преимущество владения морем может быть реализовано в сугубо экономической области, иначе говоря, на мировой шахматной доске оно простыми способами превращается в материал. Английский пират эпохи Елизаветы I Рели писал:
Господство на море есть также важнейшая форма преимущества в пространстве. Почти всегда сторона, владеющая морем, может построить коммуникационные линии под ту или иную конкретную тактическую задачу, обеспечив развертывание и снабжение войск в любой области любого театра военных действий (а при необходимости — быструю эвакуацию этих войск).
Наконец, господство на море позволяет выигрывать любое количество темпов в счетной игре. В эпоху парусного флота это преимущество было разительным: при легком бризе суточный пробег транспортного корабля составлял более 300 километров, тогда как дневной переход сухопутной армии редко превышал 30 километров. Изобретение железных дорог изменило ситуацию, но не кардинально[7].
С геополитической точки зрения особое значение имеют водные пространства, разделяющие/соединяющие наиболее развитые в экономическом и военном отношении страны.
Исторически первым таким пространством было Средиземное море. Даже сегодня его
