ухватился за шею ребенка, так что Элизабет чуть не задохнулась.
Лонгридж никогда не считал себя особенно чувствительным человеком. Но когда, вслед за котом показался лабрадор и он увидел его изможденного со свалявшейся шерстью; когда пес со всех ног бросился к своему хозяину и безграничная собачья преданность светилась в его ввалившихся глазах; когда послышались странные, сдавленные, непонятные звуки, которые издавал лабрадор, прыгая на хозяина; когда он увидел, какое лицо было у его друга – Лонгридж почувствовал, как к его горлу подкатился комок. Ему пришлось отвернуться словно для того, чтобы разжать на шее девочки лапки Тао.
Шли минуты. Собравшись вокруг собаки, люди взволнованно переговаривались, ласкали ее, гладили и подбадривали, пока пес уже совсем перестал сдерживаться, сильно вздрагивая, принялся так лаять, что казалось уже никогда не остановится. Он не сводил с хозяина оживших, блестящих глаз.
К общему шуму присоединился сиплый вой кота, сидящего на плече у Элизабет.
И вдруг, будто всем сразу, пришла в голову одна и та же мысль. Наступило молчание. Никто не смел взглянуть на Питера. Мальчик стоял в стороне и мял в руках прутик, пока тот не превратился в мягкую ленточку. Питер не дотронулся до Люаса и отвернулся, когда пес, обходя всех поочередно и приветствуя почти по-человечески, наконец подошел к нему.
Питер только сказал:
– Я рад, что он вернулся, папочка. И твой старый кот Тао тоже, – обратился он с вымученной улыбкой к сестре.
Простодушная и непосредственная Элизабет залилась слезами. Питер неловко, застенчиво почесал у Тао за ухом:
– Я не ожидал ничего другого, я же говорил вам. Вот что, – продолжал мальчик, отчаянно стараясь казаться веселым и не глядя никому в глаза, – вы все идите вниз, я догоню вас немного погодя. Мне хочется пойти обратно на вершину и попробовать сфотографировать сойку.
Лонгридж мрачно подумал, что эта фотография вряд ли будет четкой. Вдруг он бодро заявил:
– Не пойти ли нам вместе, Питер? Я стану бросать крошки и, быть может, подманю птицу поближе.
К его удивлению, мальчик согласился.
Они поглядели вслед семейству, спускавшемуся извилистой тропой вниз к дороге. Элизабет все еще прижимала к себе Тао, а Люас занял, наконец, долгожданное место у ноги своего хозяина.
Питер и Лонгридж пошли обратно к вершине. Они сделали несколько снимков, срезали с дерева разросшийся древесный гриб необычной формы. Они наткнулись также на редкую находку – цилиндрический стержень алмазной дрели. И без умолку говорили: о ракетах, орбитах, космическом пространстве; серьезно разбирали вопрос о семи желудках коровы; толковали о погоде на завтра. Но ни один не упомянул о собаках.
Все еще разговаривая, они вернулись к развилке дороги. Лонгридж украдкой взглянул на часы. Пора было возвращаться домой. Он взглянул на Питера:
– Ну, давай… – начал он, но его голос прервался, когда он увидел застывшее, напряженное лицо стоявшего рядом с ним мальчика. Лонгридж посмотрел по направлению его взгляда. В косых лучах солнца по тропинке, подпрыгивая, приближался к ним бультерьер. Он шел как всегда враскачку. Хвост его болтался как потрепанный флаг. Покрытые шрамами уши стояли настороженно, благородный розово-черный нос принюхивался, пытаясь почувствовать то, чего не могли увидеть близорукие глаза.
Тощий, усталый и голодный, но счастливый старый воин возвращался из пустыни. Боджер приближался к ним с быстротой, на которую только был способен.
Он бежал все быстрее, пока, наконец, не бросился к Питеру, как молодой щенок.
Тут Лонгридж отвернулся и оставил мальчика и собаку вдвоем: им все равно было не до него.
Он шел вниз по тропе, от волнения ничего не видя вокруг. На полпути около него прошмыгнул с быстротой молнии маленький зверек. Он проворно увернулся от него и за тот миг, пока он не исчез, Лонгридж различил черную мордочку и длинный черный хвост.
Это был Тао, возвращавшийся к старому другу, чтобы завершить свое путешествие вместе с ним.
