Таким методом — убийством из-за угла — церковь част с расправлялась со своими противниками. Тех, кого не удавалось убрать с помощью «несчастного случая», подстерегала чаша с ядом.
Разве не таинственно завершилась жизнь великого Мольера? Недаром Лагранж — актер его труппы, отметил в своем знаменитом «Регистре», — одном из немногих достоверных источников сведений о комедиографе: «о его смерти толковали разное». Обстоятельства и причины смерти создателя «Дон- Жуана» и «Тартюфа» — комедий, разящих святош-рясоносцев, и по сей день не вполне ясны.
Известно, что и у Мольера было немало заклятых врагов. Один из них, самый свирепый, — некий Борбье д'Окур, скрывшись под псевдонимом Рошмон, требовал в своих статьях вскоре после премьеры «Дон-Жуана» сожжения на костре создателя «богохульной» пьесы. Он обвинял автора комедии в том, что тот «смеется над религией и проповедует вольномыслие». И напоминал, что римский император Август казнил шута, насмехавшегося над богом Юпитером, а император Феодосий писателей, подобных Мольеру, бросал на растерзание зверям.
Призыв расправиться с драматургом-атеистом не пропал даром. Так, по крайней мере, считает известный современный французский режиссер Жан Мейер. В своей книге «Мольер» он высказывает предположение о том, что великий драматург и актер погиб насильственной смертью — он был отравлен. Вот почему современники и «толковали разное» о его кончине.
Как не могли простить Мольеру вольнодумства и насмешек над церковниками, так не простили этого и его литературному собрату Сирано де Бержераку.
За свою жизнь он претерпел немало ударов от своих врагов. Однако главными и самыми опасными оказались не те, что встречались с ним лицом к лицу со шпагой в руке, а те, лица которых скрывал монашеский капюшон и которые предпочитали действовать из-за угла. Они и нанесли последний злодейский удар.
И Эдмон Ростан прав. Исторический прототип его героя прожил трудную и короткую жизнь: Сирано умер тридцати шести лет в 1655 году. Он был бунтарем-одиночкой, трагической фигурой, одним из тех, по словам М. Горького, «немногих, но всегда глубоко несчастных людей, на долю которых выпадает высокая честь быть лучше и умнее своих современников».
Такова участь тех, кто шел впереди века, был первооткрывателем в литературе и науке. Часто оставаясь непонятыми и неоцененными, они умирали в безвестности. И лишь века спустя возвращались к потомкам, встречаясь с ними на страницах своих непризнанных при жизни творений.
На надгробии Сирано де Бержерака современники не высекли похвальных слов и лестных фраз. Враги, ликуя, полагали, что «демон храбрости» побежден навсегда и сама память о нем безвозвратно канет в Лету — реку забвения, но время — самый строгий судья — не оправдало их надежд. Книга неудачника и мечтателя о путешествии в Иной свет стоит ныне в ряду шедевров мировой литературы. Творчество Сирано де Бержерака оказало влияние на развитие жанра, философской повести, который получит дальнейшее развитие в творчестве Вольтера и Свифта. Безусловно и гораздо большее влияние Сирано де Бержерака на научно-фантастический роман.
Сегодня мы, люди эпохи полетов в космос, которую провидел мятежный поэт, вспоминаем о нем с восхищением и радостью. Но и с болью за его несчастную судьбу. И высекаем на его могильном памятнике слова Эдмона Ростана:
Зачем «особенный человек» поехал на Маркизские острова?
Узник Алексеевского равелина
Сенатская площадь была почти рядом. Если бы не замазанное окно каземата, ее можно было бы отсюда увидеть. О площади ему не случайно вспомнилось сегодня — 14 декабря 1862 года — прошло ровно тридцать семь лет со дня восстания. Как и тогда, после его разгрома, Алексеевский равелин Петропавловской крепости забит государственными преступниками.
Н. Г. Чернышевский в тюремных списках значится под номером одиннадцать. Ему всего лишь тридцать четыре года. И все же он — один из продолжателей дела декабристов. Тени мучеников 14 декабря вдохновляют его на борьбу. В их честь сегодня он начинает писать свое новое произведение. В нем он ответит на волнующий передовую русскую молодежь вопрос, что делать для того, чтобы освободить страну от самодержавия.
По всему видно, над ним готовят жестокую расправу. Иначе не держали бы в заточении без суда и следствия вот уже больше пяти месяцев. Думают, они обрекли его на молчание. Нет, и отсюда, из равелина, передовая Россия услышит его голос. Статьи, обличающие самодержавие, ему, конечно, здесь писать не удастся, но есть иные способы говорить с читателем.
На воле Чернышевский привык писать быстро. Обычно за статью для очередного номера «Современника» он садился в последнюю минуту. И теперь, когда никто, казалось бы, не торопит, большие нелинованные листы один за другим с двух сторон также быстро покрываются мелким убористым почерком. А между тем условия для работы, мягко говоря, мало подходящие. Писать приходится при свече, гусиным пером. Но многое, о чем он пишет теперь, было обдумано, выношено раньше, до ареста. Одно время еще в Саратове он делал наброски будущего романа на клочках бумаги. Они так и остались там, в его комнате в мезонине. Память же хранила их содержание.
В напряженном труде прошло сорок пять дней.
В начале февраля караульные обратили внимание на то, что арестант сильно похудел и побледнел. Неужели номер одиннадцатый морит себя голодом? Начальство всполошилось и даже растерялось. Такого еще не приходилось видеть в стенах царской Бастилии. Голодовка! Неслыханное событие в тюремной истории не только Петропавловской крепости, но и вообще России. Это был новый способ борьбы политического заключенного. Чернышевский применил его в знак протеста против того, что все его просьбы и требования предоставить свидание с женой и предъявить, наконец, ему обвинения оставались без ответа.
Сначала его пробовали уговаривать, затем ему начали угрожать. Врач констатировал, что вследствие воздержания от пищи арестант заметно ослабел. Прописал ему капли для аппетита. Номер одиннадцатый капли принял, но от еды продолжал отказываться, только пил по два стакана в день.
И несмотря ни на что узник равелина продолжал работать. Это было поразительно. Ослабевший, измученный голодовкой, Чернышевский трудился над рукописью романа, преодолевая физическое
