колония прокаженных. Здесь никого не лечили, только изолировали от общества, и, кто попал в бухту Раковую, тот, считай, пропал для жизни на веки вечные... Первый, кого Исполатов встретил в лепрозории, был его приятель – огородник Матвей. При виде траппера лицо прокаженного расплылось в улыбке:
– Сашок! Друг ты наш... вот радость-то нам.
Матвей протянул обезображенную болезнью руку, и она не повисла в воздухе – Исполатов крепко пожал ее. С разговорами поднялись в просторную избу-общежитие, появились в горнице и женщины, в основном старухи, но средь них была очень красивая камчадалка Наталья Ижева, полная молодуха с блестящими черными глазами, чуточку раскосыми. Исполатов распустил перед нею узорчатую шаль, купленную вчера в Петропавловске, накрыл ею плечи отверженной женщины.
– Это тебе... красуйся и дальше!
Здесь все были рады ему, как дети; траппер щедро оделил больных конфетами и пряниками.
– Будете чай пить и меня вспомните.
Протянув Матвею бутыль с ромом, он уловил трепетный взгляд Натальи Ижевой.
– Уходила бы ты отсюда, – сказал траппер девушке. – Нет ведь у тебя никакой проказы. Нет и никогда не было!
– Доктор Трушин сказывал, быт-то есть. Да и куда уйдешь? Меня и на порог-то не пустят. Уже порченая. – Она всплакнула.
Матвей со смаком распечатал бутылку.
– Ты, Наташка, не реви нам тута, а лучше сигай за стаканами. Дело серьезное. И потому огурцов подцепи из бочки...
Огурцы были такой величины – хоть в пушку их заряжай. В искусстве огородничества Матвею не было на Камчатке равных; умудрялся выращивать помидоры, мечтал об арбузах.
– В дорогу не пей, – сурово сказал он трапперу.
– Ладно. Пей сам, а я погляжу...
Выпив стакана два, Матвей его допытывал:
– Ты ж газеты читаешь, образованный. В науке-то что ныне слыхать? Неужто нигде не напечатано, что хворобу нашу лечить научились? Или ученые энти самые дарма хлеб переводят?
Обманывать несчастных людей Исполатов не стал:
– Да что газеты! Ерунду всякую пишут...
– То-то и оно, – пригорюнился огородник. – Выходит, всем нам сообча околевать тута... Ну-к, ладно. Я допью.
Опустошил бутыль до дна, всех баб выслал вон.
– Угостил ты меня славно! Спасибо, Сашка, что не презираешь нас, скверных... мы за тебя бога молить будем.
– Стою ли я того? – отмахнулся Исполатов.
– Стоишь, родимый, стоишь...
Было видно – Матвею хочется что-то сказать, очень важное для охотника, но старик не знает, какие найти слова.
– Не томись, – разрешил ему Исполатов. – Режь!
– Люди болтают... всякое. Верить ли?
– Ты, наверное, о почтальоне. Так я уже знаю.
Прокаженный тяжело поднялся из-за стола.
– Не ездий сейчас, – попросил с тревогой.
– Поеду.
– Тогда ружье оставь. Я его приберу.
– Мне без ружья – как без воздуха...
Сказав так, Исполатов приударил об пол прикладом, и вдруг что-то тихо и внятно щелкнуло.
– Это у тебя? – показал Матвей на ружье.
Траппер осмотрел замки «бюксфлинта». С пулевыми стволами все было в порядке, а на картечном самопроизвольно сбросило курок, и, будь ствол заряжен, произошел бы выстрел.
– Поостерегись, – предупредил Матвей. – От такого самострела беда может случиться... живым не встанешь.
Исполатов и сам был огорчен сбросом курка.
– Ерунда, – утешил он себя. – Это случайно...
Обитатели лепрозория вышли проводить его. На этот раз траппер тщательно проверил укладку груза, заново перетянул крепления. По его экономным и точным движениям чувствовалось, что этот человек – как машина, никогда не знающая в своей деле срывов и дефектов. Наталья Ижева, стоя на крыльце лепрозория, кусала кончик дареной шали, и такая лютая тоска светилась в ее раскосом взоре, что Исполатов не выдержал – отвернулся...
Он вырвал из снега остол, упряжка взяла разбег, и, запрыгивая на задок нарт, охотник крикнул:
– Будем живы, так еще увидимся... Ждите!
Только сейчас собаки звериным инстинктом ощутили, что все трудности впереди. С первых же миль вожак диктаторски властно установил для упряжки размеренный ритм движения, который ни одна собака не осмелилась бы нарушить... Как и всегда в разгоне большого пути, то одна, то другая псина отскакивала в сторону на всю длину рабочего алыка, быстро облегчала желудок, после чего активно включалась в центральный потяг, во главе которого бежал неутомимый умница Патлак... Исполатов не всегда мог заметить, какая собака налегает в алык исправно, а какая только делает вид, что трудится. Но зато сами псы зорко следили один за другим, и оскаленные зубы рычащей стаи заставляли ленивца бежать с полной отдачей сил.
Случалось, что в горячке бега какая-то из собак перескакивала через потяг, мешая партнерам. В такие моменты Исполатов, не задерживая движения, двумя-тремя прыжками нагонял упряжку и, схватив виновного пса за шкирку, энергичным швырком перебрасывал его через потяг обратно на законное место. Каждый час траппер делал краткую остановку, чтобы собаки могли выкусать между когтей намерзшие ледышки. Упряжка давно шла с высунутыми языками, собаки часто лизали снег, но Исполатов не обращал на это никакого внимания, он гнал их дальше, ибо высунутые языки и жажда – это лишь признаки напряжения, но никак не усталости.
Первые сорок верст прошли хорошо. Начинался самый сложный участок трассы – крутые взгорья, выпирающие из-под снега зубья острых камней и рискованные крутейшие спуски, на которых можно в два счета погубить упряжку и свернуть себе шею. Траппер скинул замшевую рубаху, опустил капор, – он остался с открытой головой, и мокрые от пота волосы быстро схватило морозным инеем. Теперь все зависело от его каюрского опыта, от мгновенной реакции вожака на команды.
– Кох, кох! – и вожак уводил упряжку направо.
– Хугг, хугг, хугг! – и нарты катились влево.
– Нига, нннга-а! – кричал Исполатов, приказывая замедлить бег...
Наконец и завечерело. В изложине меж гор открылась широкая долина – это его долина. Летом она будет стонать от шмелиного зноя, вся в удушье сладких высоких трав, а сейчас долина покоилась под синими снегами, тихо звеня от морозов. Далеко за распадком, словно желтый глаз хищника, замерцало окошко зимовья – это Марьяна зажгла керосиновую лампу. Что-то там мелькнуло, тревожа охотника. Моментально остол в снег: стопор! Исполатов достал из сумки полевой бинокль. Через его сильную оптику он видел, что от зимовья отъехала почтовая упряжка. Одним рывком траппер отдал крепления на нартах и весь груз опрокинул в сугроб. Теперь облегченные нарты пошли быстрее...
Явинский почтальон заметил погоню и, почуяв неладное, еще издалека начал орать Исполатову:
– Ты что задумал? Оставь меня по-хорошему... Оставь, говорю, иначе угроблю здеся – никто и костей не сыщет!
Было видно, как он вовсю лупит собак по головам концом своего остола. Исполатов часто дергал потяг, словно играя пальцем на туго натянутой струне, и эти подергивания тут же передавались на холку Патлака, который увлекал за собою упряжку. И хотя собаки почтальона были совсем свежие, все равно расстояние сокращалось... В руке соперника вдруг матово блеснул вынутый из чехла ствол винчестера.
