похожая на санбенито, в котором выводили на казнь еретиков, только вместо чертей и языков пламени на ней расплылись оранжевые и багровые пятна. Может быть, мысль о санбенито возникла у Клима, когда он увидел лицо капитана — с ввалившимися, заросшими грязной щетиной щеками, оно почернело и казалось обуглившимся, как головня. Только два глаза, два желтых янтарных глаза жили на этом лице. Упершись в Клима, они сначала погасли, потом вспыхнули — и в какое-то мгновение попеременно отразили удивление, испуг и наконец странное тупое, удовлетворение.
— А-а, борец за справедливость пожаловал,— проговорил он, растягивая слова и усмехаясь.— Ну, как она поживает, мировая справедливость?..— он икнул.
«Узнал»,— подумал Клим. Дорогой сюда он думал о капитане и ждал встречи с ним, но не такой... Теперь, из-за стыда за капитана и физического отвращения к пьяному, ему захотелось вдруг опрометью кинуться отсюда на улицу, но он вспомнил о Викторе и, сделав над собой усилие, остался.
— Я... Мне нужен Виктор...— пробормотал он, опуская глаза.
— Виктор?..
В лице капитана что-то болезненно дрогнуло — и Клим ощутил на себе его взгляд, горячий и ненавидящий.
— Мне очень нужен Виктор,— уже более настойчиво повторил Клим.
Из груди капитана вырвалось знакомое бульканье, заменявшее ему смех.
— Ну что ж, проходи...
Капитан посторонился — и Клим, подавив в себе нехорошее предчувствие и весь внутренне насторожась, переступил порог. И тут же раздался пронзительный, долгий, хватающий за душу вой. Не успев сообразить, в чем дело, Клим отпрянул к стене и стукнулся о нее затылком! Капитан нагнулся и подхватил на руки вывернувшегося из-под ног Клима кота. Кот был покрыт блестящей черной шерстью, капитан молча прижал его к груди, провел рукой по круто выгнутой спине и, смутно улыбаясь, двинулся вперед. Клим смущенно следовал за ним.
Сначала ему показалось, что, несмотря на поздний час, в квартире много народу: во всех комнатах, даже в ванной — они прошли мимо - горел свет, и все двери были распахнуты настежь. Но полное безмолвие нарушало только жалобное мяуканье кота, а яркий свет лишь усиливал ощущение какого-то смятенного беспорядка во всем доме.
Все здесь было перекошено, смещено, сдвинуто с обычного места: бросилась в глаза полуоторванная, повисшая подбитой птицей гардина, разворошенная кровать, вываленная прямо на пол перед гардеробом одежда... Всюду на паркетном полу валялись обрывки бумаги, окурки, и воздух был пропитан застоявшимся табачным смрадом.
Что-то случилось... Что-то случилось... Ведь не может же быть здесь так всегда...— мелькнуло в голове у Клима; он вспомнил лихорадочный блеск глаз Шутова-младшего и почувствовал, как у него самого холодной струйкой растекаются под лопатками мелкие мурашки.
Комната, в которую привел его капитан, ничем не отличалась от остальных. Алая бархатная скатерть валялась на диване; на облезлом оголенном столе стоял большой графин с отбитой ручкой. Стенные часы с безжизненно повисшим маятником неподвижным оком взирали на весь разгром. Особенно поразила Клима огромная, явно не по размерам комнаты, картина в тяжелой позолоченной раме, единственная в своем нетронутом, непоколебленном спокойствии — «Девятый вал». Под ногой Клима хрустнули осколки разбитого стакана, но он не заметил этого, невольно остановившись перед картиной. Над людьми, которые изо всех сил цеплялись за жалкий плотик, нависла сокрушаюшая, неотвратимая, как рок, волна — нависла и застыла. И самое страшное было не то, что произойдет через мгновение, а — ужас перед неминуемым...
Какое-то неясное воспоминание о лучезарном Сорренто мелькнуло в голове у Клима и сейчас же стерлось. Он оглянулся. Капитан стоял у двери, не спуская с рук черного кота, и с напряженным, почти лукавым любопытством смотрел на Клима. Возле дивана, на полу, валялись две пустые бутылки из-под водки, в одной из них белело несколько окурков.
— Где же Виктор?..
— Где Виктор? Да, где?..— капитан потер заросшую щеку и дурашливо задергал головой, шаря глазами по потолку.— Где же Виктор? Да вот он! — он улыбнулся серыми, потрескавшимися губами.
— Где?..
Только теперь Клим заметил на столе фотографию, приставленную к графину: молодая женщина с тихим, кротким лицом и мальчик, лет десяти, в котором он не сразу узнал Виктора.
Клим не знал, чем ответить. Капитан продолжал все с тем же лукавым, испытующим любопытством наблюдать за ним, покачиваясь, переступая с пятки на носок. Кот жмурился и довольно мурлыкал. Климу вдруг показалось: зря он сюда пришел. Но ведь капитан сам поманил его... Зачем?..
— Мне не до шуток,— сказал он грубо, не представляя, что стоит перед тем самым человеком, который недавно вызывал в нем трепет.— Если вы не знаете, где ваш сын...
Он не успел договорить. Кот метнулся вверх и в сторону — капитан схватил Клима за плечи толкнул на диван и прижал к спинке. Его желтые, в красных прожилках глаза были безумны.
— Где мой сын?.. Это ты знаешь, где мой сын! Ты, ты, ты!..
Клим растерялся.
— Я видел его часа три-четыре назад, — заговорил он и вспомнил: — да, тогда пробило одиннадцать, он еще спросил меня, сколько времени...
Клим коротко рассказал о появлении Шутова и попытался возможно точнее передать его туманные слова. Капитан сосредоточенно курил, отряхивая пепел прямо перед собой на стол и не глядя на Клима. Слышал ли его капитан?.. Лицо Шутова было таким неподвижным и отчужденным, что иногда Климу казалось, что он не говорит, а только беззвучно шевелит губами, и он начинал говорить громче, но капитан все так же безучастно молчал и смотрел в одну точку. Только когда Клим произнес:
— Не знаю, что он хочет сделать, но теперь ничего такого не надо делать, потому что ребята...
Капитан, будто очнувшись, оборвал его:
— Так-так... Значит, сделает, говоришь? Ну-ну...— и с какой-то смесью гордости и страдальческого злорадства посмотрел на Клима и подмигнул ему: — Сделает! Витька... С-с-сукин сын... Он для тебя родного отца зарежет...
Климу вспомнилась рассеченная губа Шутова. Что здесь произошло между ними, отцом и сыном?..
Капитан потянулся к фотографии, медленно поднял ее, подержал на вытянутой руке и со вздохом положил перед собой.
— Дурак он, твой Витька. Увидишь его — так и передай... Дурак. Что толку?.. Мертвых — не подымешь, а живых — не спасешь...
Он вылил остатки из графина себе в стакан. Руки его дрожали, горлышко частой дробью вызванивало по стеклу. Водку он выпил не спеша, схлебывая короткими глотками, как пьют горячий чай. Потом вытер ладонью рот, еще раз взглянул на донышко и осторожно поставил стакан на стол.
— Кончено,— тихо и четко сказал он, как будто отвечая самому себе на какой-то вопрос.— Ванин прав: от себя не уйти. Кончено...
— Что кончено? — спросил Клим.
— Жизнь кончена, — сказал капитан. И взгляд у него стал ясным и трезвым.
О чем он говорит? О какой жизни? Ванин... Кто такой Ванин? И перед этим... О мертвых... Клим мучительно пытался понять, какое, отношение все это имеет к Виктору, к нему, к самому капитану — и только ощущал здесь какую-то тайную связь, но в чем она?
В чем?..
Капитан сидел, тоскливо горбясь, закрыв лицо руками. Он бы не заметил, если бы Клим вышел из комнаты...
Но Клим не уходил. Он уже смутно предчувствовал, что узнает, должен узнать что-то сегодня, сейчас, от капитана... И снова в его голове вихрились те же непонятные вопросы.
Внезапно он ощутил, что за ним наблюдают, и увидел — сквозь прижатые к лицу Шутова пальцы — безжизненные, похожие на осенние листья глаза. Они смотрели прямо на него, смотрели в упор.
— Ты в самом деле ничего не знаешь? — глухо спросил капитан.
