численный перевес.
Лязгнула замками открываемая дверь, и я буквально был катапультирован в камеру хромовым сапогом ДПНК, заржавшего мне вслед.
«Это он не по злобе, — понял я. — Просто таким нехитрым манером ясно показал камерникам, что церемониться с новеньким не следует…»
Квадратное помещение было рассчитано на четыре шконки. Трое голубых стучали костяшками домино на привинченном к полу столе, а двое, явно не по-братски обнявшись, лежали на крайней шконке и занимались делом, которое выглядит нормальным лишь в случае, если партнеры разнополы.
Доминошники, азартно увлеченные игрой, не обращали на безобразно-мерзкую сцену ни малейшего внимания. Да и понятно, они ведь тоже были из голубой армии опущенных.
Парочка, кое-как прикрывшись, поманила меня к себе.
— Отрицаловка, что ли? — поинтересовался жирный бугай, только что с явным удовольствием исполнявший роль пассивного гомика.
— В каком смысле? — не понял я.
— Дурочку из себя не строй! Против администрации буром попер, верно? Ну и бычара! Станешь нынче из кобелька сучкой! Се ля ви! Молоденький, большим спросом будешь в зоне пользоваться. Меньше чем полкило чая с клиента не бери. Договорились? Не сбивай, сосунок, цену! Усек? Кстати, познакомимся. Я Миша, а этот мой милый дружок — Гришуня. Доминошников в расчет можно не брать — банальные терпилы от тюремного беспредела. В зоне отказываются трахаться, хоть и были весьма выгодные предложения. Дешевое быдло, которому наивысший интимный кайф не понять! Колхозники, одним словом!
— Я Евгений. Но сразу предупреждаю, педерастом не буду, хоть убейте!
— Раз к нам кинули, будешь, никуда не денешься! — осклабился Миша. — И успокойся. Убивать тебя никто не собирается. После вечерней проверки-загнем ласточкой — все дела! Метода многократно отработана. Смирись, дорогуша! Если разобраться, ничего страшного — один раз не пидорас, как говорится.
Миша вдруг захохотал-закудахтал:
— Кстати, и имечко у тебя здорово подходящее — Женя! Двуполое! Как нарочно! Выходит — судьба!..
План вчерне у меня уже был составлен. Вплоть до мелочей и с учетом возможных неожиданностей.
По заведенному порядку в девять вечера ввалились два полупьяных опера ДПИК.
— Смотри-ка, жив еще! — наигранно удивился майор. — Погляжу поутряне, что от тебя останется!
Защелкали замки и засовы, отрезая мне последний путь к спасению.
— Ну и как? — заухмылялся Миша. — Как предпочитаешь?..
— Стыдно признаться, — состроил я смущенную физиономию. — Но мне нравится с элементом садизма.
— Как так? — удивился Миша. — А сам говорил, что чистый.
— У каждого свои маленькие секреты и слабости, — промямлил я. — Со связанными руками как-то сильнее кайф. И, признаться, кончаю только в таком положении…
— Каких извращенцев ни встретишь! — загоготал Миша. — Ну, давай! Полотенце сойдет?
— Вполне! Я уже приготовил.
— Гляди-ка, предусмотрительный дырявый попался! Чего только не бывает в жизни! Умора!
Это были последние его слова. Подойдя вплотную, я захлестнул полотенце вокруг его бычьей шеи и во всю мочь мускулов потянул в разные стороны. Тот даже и захрипеть не успел. С выпученными глазами на свекольном лице шлепнулся на цементный пол и застыл в неестественной позе.
Я мигом скинул тяжелый кирзовый сапог и, зажав голенище в руке, приготовился обороняться от остальных дырявых.
Но никто из них не сдвинулся с места.
— Зря хипишуешь, Евгений! — в глазах Гришуни застыл страх. — Мишке давно пора было крякнуть. Плакать по нему некому. А мы, к твоему сведению, все это время спали и ничего не слыхали и не видали… Кстати, надо бы его подвесить, авось, за самоубийство проканает.
— Действуй, — распорядился я, но сапог из руки все же на всякий случай не выпустил.
Гришуня, стараясь не смотреть в лицо трупу, затянул полотенце петлей и зацепил конец, с помощью подавленно молчавших дружков, за оконную решетку.
— Кажись, выглядит натурально, — заметил Гришуня, явно рассчитывая на мою похвалу.
— Сойдет, — я кивнул. — А теперь всем спать!
Подъем и утренняя проверка в штрафном изоляторе в пять утра. Менты, ошалело уставившись на повешенного, некоторое время стояли, разинув рты, а потом побежали за врачом, хотя сразу было ясно, что тело уже окоченело. Все-таки в лагерях работают одни дураки и дебилы.
Всех сокамерников, естественно, оперативники тут же раскидали по одиночкам, чтобы поймать на несоответствиях в показаниях.
Я твердо держался версии, что спал и ничего не знаю, несмотря на неинтеллигентное ведение допроса, выразившееся в нескольких ударах по почкам и по голове.
Через два часа меня вызвали в кабинет начальника колонии.
— Ну что, дорогой? — пятидесятилетний полковник закурил «Кэмел» и оценивающе уставился в мои глаза. — Не успел прибыть в учреждение и сразу пришил осужденного, не говоря уж о дерзком избиении завхоза карантина. Ты хоть осознаешь, что идешь на раскрутку минимум лет на десять строго режима? А может, ты у нас просто маньяк-садист?
— Ладно, начальник! — обозлившись, я решил не запираться. — Избил завхоза и повесил вашу голубую шестерку я! Сами они напросились. Издеваться над собой никому не позволю. Не так воспитан!
— А ты мне нравишься, — неожиданно заявил полковник. — Терпила твой законченная сволочь была. За мокруху не переживай, спишем на случай суицида. За что он срок тянул, знаешь? Мамашу родную придушил, когда та на опохмелку не дала. Так что туда ему и дорога. А завхоза я списал на прямые работы. Не справляется. Не пойдешь на его место?
— Нет.
— Я так и думал. Дам тебе теплое местечко — кладовщиком. Только сильно не зарывайся и держи себя в рамках. Тогда взаимоотношения у нас с тобой будут правильные. Лады?
— Не знаю даже! — я был растерян, уверенный, что из кабинета меня уведут в наручниках и с червонцем в перспективе.
— Между прочим, Евгений! Ты станешь сейчас крупным уголовным авторитетом в зоне. Но, отношения, надеюсь, у нас останутся дружески-доверительными… Кличку тебе надо подобрать. Лагерный контингент очень клюет на эту глупую воровскую атрибутику… Придумал, если ты у нас равнодушен к гомосексуализму, пусть будет Монах. Оригинально и запоминается враз. Не возражаешь?
— Все едино.
— Тогда чуток обмоем, по традиции, твое уголовное прозвище! — полковник вынул из письменного стола плоскую бутылочку коньяка и плеснул на донышко двух миниатюрных стопок. — Давай, Монах, чтоб все у нас с тобой было путем!..
«Ладно! Лучше бы все это из памяти стереть раз и навсегда! Еще образуется жизнь! Водительские права у меня в наличии. Устроюсь куда-нибудь инструктором по автоделу. И заживу, как все…»
Я поднялся со скамейки, отбросил давно потухшую «родопину» и направился к выходу из парка.
Было прохладно. Небо недовольно хмурилось кустистыми бровями туч. По краям аллеи тревожно шумели тополя, предчувствуя суровую зиму.
Вдруг вся природа на мгновение замерла и хлынул крупный дождь. Тяжелые водяные капли хлёстко били по листьям, по гравиевой дорожке, рождая несмолкаемый гул.
Неожиданно из-за мрачных туч выглянул краешек солнца, словно напоминая, что осень не вечна — придет зима-спокойствие, весна-любовь и лето-счастье…
