извращал его истинную ценность. Подумайте, сколько добра я мог бы сделать людям; я мог бы создать восемь Эйнштейнов и, засунув нашему миру ядерную ракету в зад, запулить его к светлому будущему. Мог бы создать проповедников и установить вечный мир. В моей власти было создавать умы и тела, которые разительно и необратимо изменили бы облик и будущее нашей планеты. Политиков, которые отменят войны. Писателей, чье слово достучится до сердец всех людей на свете. Ученых, которые смогут исцелить все болезни нашего общества. Я сознавал это тогда и сознаю до сих пор. Но что я сделал? Я воспользовался властью, чтобы сделаться Кардиналом. Я не прошу прощения — я рад, что сделал то, что сделал, — но иногда, по ночам, когда, свесившись с подоконника, я внимаю голосам города и слышу крики «Помогите!»…
Лифт остановился. Мы вышли. То был самый нижний ярус здания. Кардинал подошел к запертой двери, набрал код. За дверью оказалась лестница, ведущая вниз. Кардинал начал спускаться. Ступив на верхнюю ступеньку, я замялся — меня одолевали дурные предчувствия, — но отступать было поздно. И я направился вниз.
На нижней площадке имелась еще одна дверь — без замка. Подождав меня, Кардинал приоткрыл эту дверь и скользнул в нее. Я поспешил следом.
И тут же увидел двоих мужчин, сидящих на неуклюжих табуретках. Вместо глаз у них были сплошные бельма, лица ровно ничего не выражали. Я окинул взглядом комнату. Множество бочек, ящиков, жестяных банок. Я заинтересовался их содержимым. Краски, железо, бумага, дерево, веревки, ткани и так далее. Я всмотрелся в письмена на стенах. Мне они были абсолютно непонятны. Я двинулся было к безмолвным слепцам, замялся, обернулся к Кардиналу, молча спрашивая совета.
— Валяйте, — распорядился он. — Я сюда и раньше людей водил. Они вам ничего не сделают. Вечно сидят себе тихонечко, как истуканы, смотрят перед собой. Можете их за бока пощипать, если хотите.
Медленно переставляя ноги, я подошел к слепцам. Остановился между ними. Сравнил между собой их бесстрастные лица. Ни одного из них я в жизни не видел. Это были не те слепцы, которые мне встречались, но все равно в них чувствовалось что-то знакомое. Я уже открыл рот, чтобы задать один вопрос Кардиналу… и вдруг их руки, взметнувшись с поразительным проворством, вцепились в мои плечи. Не успел я и глазом моргнуть, как меня захлестнуло некое почти недоступное моему пониманию видение.
Мне почудилось, будто глаза слепцов засветились изнутри и начали разрастаться. Эти глаза заполнились цветными пятнами, фигурами людей, а затем — и звуками. Казалось, передо мной четыре киноэкрана — правда, эти экраны быстро расширились, слились воедино. С этого момента призрачное видение охватило меня со всех сторон, а все остальное исчезло.
Было это давно, еще до прихода завоевателей-европейцев. Не знаю уж, как называлось место, в которое перенесло меня это видение, но находилось оно высоко в горах, под щедрым на тепло солнцем. На городской площади спорили люди — спорили о будущем своего народа и о том, по каким обычаям следует жить дальше.
И тут же я оказался на какой-то площадке. Со всех сторон меня окружали мумии. Тут же стоял слепой жрец, и сверху на него лились струи дождя — такого же похожего на душ дождя, который я видел в свой первый день в городе; через этого жреца горожанам был передан приказ: уходить.
И вновь все вокруг изменилось: жители маленького горного города снялись с места. Это был длинный, теряющийся вдали караван. Горожане взяли с собой все: семьи, скотину, пожитки. В середине каравана плыли шесть паланкинов в форме шатров, которые тащили на себе носильщики. Шатры были гигантские, чтобы переносить их, требовалась куча народу. Я не мог разглядеть, кто находится в шатрах, но чувствовал: это важные персоны.
Караван достиг какой-то реки, и было решено обосноваться на ее берегу. Распаковав тюки, беженцы выставили товары на продажу и гостеприимно приняли новых соседей — индейцев с темной кожей, которые вначале вели себя опасливо, но постепенно приняли чужаков. Два племени научились сосуществовать, а затем и сроднились. Старожилы и новоприбывшие стали есть из одного котла и вместе работать. И лишь обитатели шести шатров — по-прежнему незримые — держались обособленно: никогда не выходили потанцевать, посудачить или поработать, даже не выглядывали наружу.
Много лет спустя — если судить по тому, как разросся поселок — к самому большому шатру привели маленького мальчика. Полог приподнялся, мальчик вошел, а вслед за ним — и я.
В шатре находилось человек двадцать. В отличие от людей из обоих племен они были светлокожие и все как на подбор слепые. Они располагались в помещении не просто так, а с каким-то смыслом. Их позы показались мне знакомыми — вскоре я догадался, что они напоминают знаки, нацарапанные на стенах подвала «Парти-Централь».
— Мы — виллаки, глашатаи богов, — произнес один из них, и, хотя он изъяснялся на древнем языке, я понял его без труда. Ни мальчик, ни я не могли определить, кто именно говорит. Голос раздался вновь:
— Мы здесь, чтобы оберегать. Ты будешь нашим Ватаной, столбом, за который держится наша община. Подойди.
Тут эта сцена резко сменилась другой. Мальчик стал мужчиной, главным человеком в поселке. У него была собственная свита — помощники и помощницы, мужчины и женщины вроде меня (интуитивно понял я): искусственно сотворенные существа, предназначенные для решения конкретных задач. Айуамарканцы. Среди них были архитекторы и строители, землепашцы и художники. Они стали наставлять жителей деревни. Придумывали, как по-новому обрабатывать землю, как по-новому строить дома и по-новому мыслить. Помогали племени развиваться и набираться знаний. Одновременно рос и поселок, и я чувствовал, что виллаков это радует.
Наблюдая, как мужчина — былой мальчик из шатра — ходит по поселку и отдает приказания, я заметил, что мизинец у него искривлен, точно у Кардинала. Тут картинка вновь изменилась, и передо мной предстал совсем другой человек — но с таким же кривым мизинцем. Поселок превратился в город, и люди из разных племен приходили сюда, чтобы торговать. Напасть на город никто не пытался — все знали, что этот народ защищает непобедимая сила, все страшились незримого клана слепцов, вошедшего в легенды.
Но вот пришло племя, которое не знало страха. Против его оружия не могло устоять ничто в этой стране. Завоеватели пронеслись через город, насилуя и грабя, а виллаки оказались бессильны им помешать. Здесь не было ни золота, ни других драгоценных металлов и камней — ничего, что интересовало бы этих дикарей, но они все равно разрушили здания и весь уклад жизни города, поскольку считали это своим долгом — ведь так повелели их заморские короли и королевы.
Новые правители услышали легенды о слепцах — и поспешили положить им конец. Сопротивления они не встретили. Завоеватели уничтожали виллаков со всей возможной жестокостью: захватывали их в плен, пытали, убивали, доказывая — как доказали до этого уже тысячу раз, — что они здесь самые сильные, самые мудрые, самые лучшие.
Но не все виллаки погибли. Кое-кто укрылся под землей, в глубоких норах. Уцелевшие не торопились выбираться наружу. Они выждали, пока грабители осели на земле и остепенились. Когда это произошло — когда вслед за воинами на эти земли пришли колонисты и выстроили свой город на костях прежнего, — виллаки вернулись на поверхность земли. Правда, отныне они избегали выходить на свет и держали свое существование в тайне.
Они подыскали нового мальчика на роль Ватаны, вместилища их магической силы. Этот мальчик был белый, отпрыск завоевателей. Виллаков это не смутило. Они не горевали по убитым и обесчещенным жителям прежнего города. Виллаки были преданы исключительно этой земле, зданиям и духам будущего. Строили они не ДЛЯ людей. Люди были для них всего лишь фундаментом. Цвет кожи, раса, религия — все это для виллаков ничего не значило.
И все же новый режим оказал на них влияние. Они ожесточились, утратили веру в себя, всего остерегались. Когда-то они были богами, и им это нравилось — теперь же они были никем, незримыми букашками, которые таились от всех, чтобы избежать уничтожения. Раньше они вселяли свою силу в мудрейших представителей народа, в самых чистых и добросердечных; теперь же они выбирали самых сильных, самых решительных и жестких.
С годами власть виллаков крепла, и характер города начал меняться. Из мирного, тихого, светлого обиталища ученых он превратился в крепость, в твердыню, воздвигнутую для того, чтобы отразить любого
