После ужина Данилыч привел в эскадрильский домик севшего на вынужденную летчика. Он был среднего роста, темноволос, с добродушным курносым лицом. Новенькая щегольская американская куртка распахнута. На груди поблескивают два «боевика». Окинув веселым взглядом штурмовиков, он представился:
— Младший лейтенант Токаренко. Можно просто — Миша. — Но, заметив комэска Гарина, подтянулся, лихо козырнул: — Товарищ капитан, разрешите присутствовать? Мне бы только до утра. От своих отстал…
— Конечно, можно. Какими судьбами к нам?
— Сопровождали мы «Петляковых» — те бомбили переправу на Северском Донце, — ну и схлестнулись с «мессерами». Что-то они совсем озверели. Видно, крепко ганса начальство за промашки тузит. Оно, конечно, и у нас злости хоть отбавляй. Мы с Сережей Вышкиным крутились, как могли, а бомберов в обиду не дали. Двух «мессеров» я поджег, одного — Серега. Ну и гансы в долгу не остались, вон как начистили мне перья…
— Ничего, — подбодрил Токаренко комэск, — зато ваша взяла. А Вышкин, это тот, что тебя на посадке прикрывал?
— Он самый. Отличный парень. Мы с ним уже второй год в паре. Не хвалясь, скажу, с Серегой мне сам черт не страшен.
— Оно и видно, — с уважением согласился Данилыч.
— Вам, папаша, спасибо, — Токаренко поблагодарил Данилыча, поглядывая на Гарина, — отлично починили машину. Завтра с рассветом — к своим.
— Не волнуйся, Михаил, — успокоил гостя Гарин. — Твой друг доложит начальству в Грушках, как положено.
— А откуда… Откуда знаете, что в Грушках? — насторожился Токаренко.
— Знаем, — хитро улыбнулся капитан, — не лыком шиты. Номер у твоего «яка» желтый, а кок красный. Откуда ж тебе еще быть? — И серьезно пояснил: — Вы ведь нас не раз прикрывали. Так ведь?
— Так, — согласно кивнул пилот. И добродушно улыбнулся: — Так мы же побратимы! Ведь в вашей эскадрилье у «илов» тоже носы красные.
— Соловья баснями не кормят. Ему за двух «мессеров» положены две наркомовские стопки, — напомнил Алимкин, и выразительно поглядел на Гарина: мол, что скажет старший.
— Как исключение, можно, — подтвердил Гарин. — Только не две, а одну. Ему ведь в полет… — и посмотрел на часы. — Через час всем разойтись на отдых. Завтра с утра возможен боевой вылет…
Последнее слово комэск сказал с нажимом, подчеркнуто строго.
Все ждали этого дня. Знали, что вот-вот он наступит, день небывалого сражения. Недаром уже прошли сутки, как в полку нет вылетов, а самолеты все до одного в полной боевой готовности. Только когда придет этот день: завтра, послезавтра, через неделю?
Затем Гарин, стараясь разрядить обстановку, с лукавой улыбкой обратился к Алимкину:
— А ты что, Иван, к нам повадился? Небось, твой комэск тебя обыскался?
— Он Жору Дворникова любит. Земляки ведь, — в тон комэску пошутил Женя Дементьев и глянул на Беликову.
Все засмеялись. А Наташа покраснела и заступилась за своего командира:
— Если хороший человек, то почему бы его не любить? Верно ведь, товарищ капитан?
— Молодец, Наташенька, — похвалил ее Гарин за находчивость. — Земляк на фронте — все равно, что брат родной.
— Сейчас уйдем, — сказал Алимкин. — Вот только Рыжов что-нибудь споет для души…
Алексей, не зная куда деть руки, поглаживал обшарпанную гитару.
— Так-с, начпрод, сознавайся, что у тебя имеется в заначке кроме молока? — делая грозный вид, спросил Дворников у своего механика. — Угощай гостя, не то раскулачим!
Все знали, что Данилыч хоть и не курит, и не пьет, но про запас всегда кое-что имеет.
Беднов хлопотливо завозился и под всеобщие возгласы одобрения извлек из кармана комбинезона флягу; прищурив строгий глаз, отмерил в кружку и протянул ее Токаренко:
— За дружбу! — Михаил, не торопясь, выпил и подмигнул Рыжову:
— А ну давай, браток, для бодрости духа!
— Может быть, вы, товарищ младший лейтенант, споете что-нибудь нам свое, истребительское? — неуверенно попросил Алексей.
— Что ж, пожалуй, если не возражаете, — согласился Михаил Токаренко. Он взял гитару и, тряхнув головой, ударил по струнам.
Дверь распахнулась, и на пороге, прищурив глаза, показался Ломовцев. Рядом с ним ступил в освещенный проем двери Изотов.
— Спать пора, молодежь! — напомнил замполит, поправляя накинутую на сутуловатые плечи шинель. — На посиделках после войны насидимся!
— А гость откуда? — спросил батя, приглядываясь к Токаренко.
— Из Грушков, на вынужденную… Гость вскочил, приложил руку к пилотке:
— Младший лейтенант Токаренко Михаил Иванович, старший летчик сто двадцать девятого полка, — представился он.
— Из хозяйства Фигичева? Как же, знаю. Старичков ваших помню хорошо: Коля Гуляев, Иван Шпак, Миша Лусто. Так, что ли?
— Так точно, товарищ майор!
— Ну бывай, Михаил Иванович! — улыбнувшись, пожал ему руку Ломовцев. И, поглядев на часы, напомнил:
— Ну-ка, сынки, на отдых!
Они стояли рядом, лицом к лицу, на пологом холме возле аэродрома. Было тихо и тепло. Огромная черная чаша неба, усыпанная крупными звездами, опрокинулась над их головами.
— Странно, такая звездная ночь, а темень, хоть глаз коли. А у нас в Ленинграде сейчас белые ночи. После войны ты приедешь в Ленинград, и обязательно белой ночью мы выйдем на набережную Невы. Ты знаешь, как это хорошо!
— Не знаю, — серьезно сказал Иван, вглядываясь в лицо Наташи, на котором мягким блеском отсвечивали глаза. Он так хотел коснуться губами этих глаз! Но он не смеет этого сделать… Словно издалека доносится ее голос:
— Мы после войны обязательно встретимся. Обещай, что встретимся! И что приедешь ко мне в Ленинград. Почему ты молчишь?
— Все верно, Наташенька, — суховато кивнул Алимкин, чтобы не сказать больше ничего. Потому что через час будет пятое июля, а через четыре часа ему нужно быть в кабине штурмовика. Будет поднят по
