– А то?..
И вот так каждый день. По приводу Вадик вышел с дикими глазами. Потом он заболел.
А Женьке Шимановичу он так перевод и не сделал, сучья медуза, хотя с диссертацией у них там был полный порядок.
…
Да, чуть не забыл а жопой-то мы его всё-таки постучали…
О ТВОЁМ МЕСТЕ
Твоё место здесь. У меня в трусах. Ты помещаешься там целиком. Ты такая маленькая – ростом с карандаш, а лучше с пуговицу, но сильная.
И ты здорово сжимаешь то, что тебе удаётся нащупать, а удаётся тебе нащупать, перекатываясь с бока на бок, почти все.
И оно твердеет в том смысле, что неоднократное к нему обращение вызывает приливы.
Чувств, разумеется.
Потому что, если у тебя твердеет, то прежде всего предполагается высокий смысл происходящего. То есть я хотел сказать, что налицо жардачность (философ Жард) в самом высоком понимании этого слова.
А это означает, что я становлюсь большим, огромным, заполняю весь мир до потолка, а ты становишься все более трогательной, маленькой и ломкой, и могла бы поместиться на ногте большого пальца моей правой ноги, и я бы тебя оттуда достал, поместив тебя себе в трусы, где ты и должна находиться все оставшееся время.
ВМЯТИНА
– Саня! – говорит мне Валера, почёсывая брюхо. – А ты помнишь, как ты матроса учил уму-разуму?
– Нет.
Мы с Валерой на улице встретились, и сначала я его назвал Серегой. С бывшими подводниками такое случается: встречаешь приятеля через двадцать лет, хватаешь его на улице за руку, пьяненького, он начинает отбиваться, а потом вы узнаете друг друга, обнимаетесь и путаете имена.
– Мы тогда только появились в Гаджиевке, приехали линейность подтверждать, и вы нас катали: посадили на корабль командиров боевых частей и в море на задачу вышли. Я сидел у тебя на посту, весь расслабленный, приятный, а ты ушел на приборку. Вдруг ты вламываешься на пост, тащишь за собой матроса, ставишь его перед щитом и начинаешь воспитывать: он с приборки сбежал. И в середине воспитания ты внезапно бьешь мимо его лица кулаком в щит – крышка сгибается вовнутрь, – потом ты говоришь матросику: «Видишь вмятину? А если б я по щиту промахнулся, то что бы было?» – матросик в столбняке, я в ужасе – меня так с матросами разговаривать не учили. Потом он ушел на приборку по стеночке, сжимая промежность, а я чаю выпил – в глотке пересохло.
– Не может быть!
– Может! Ты б себя тогда видел. Кстати, вооружившись твоим опытом, я потом одного орла в умывальнике топил. Затащил его в умывальник, макнул в раковину и воду открыл, потому что хамло.
– Ну и как?
– Знаешь, действует. У нас же скорость жизни в пять раз выше, чем на асфальте, объяснять некогда. Вот мы и проводили разъяснительную работу.
Потом мы с Валерой ещё поболтали немного, покружили по улицам, пообещали не забывать, звонить и встречаться, и я проводил его на метро.
НЕКОТОРЫЕ ПРАВИЛА ИГРЫ
Я тут понял, что вы ни хрена не понимаете, поэтому объясняю ещё раз: у нас не все, как у людей, у нас многое на интонации, рефлекторно, по осанке, с поворотом головы.
КАК И КОГО НАЗЫВАТЬ
Друг друга называем по имени отчеству. В остальных родах войск «товарищ капитан», а у нас – «Александр Михайлович». А если старпом мне говорит «Саня», значит, он в данную минуту ко мне чрезвычайно расположен и мы с ним на «ты». То есть, я ему говорю «вы» и «Андрей Антоныч», а он мне говорит «ты» и «Саня».
Где вы ещё такое увидите? Только на подводных лодках.
А если старпом называет меня по фамилии, значит я провинился.
Если по званию – значит, я провинился так, что ему со мной на одном гектаре сидеть тошно.
Если по должности, например «Химик!» – значит он сегодня игрив и не опасен.
Если: «Так! Зайди-ка ко мне» – значит, мы с ним на дружеской ноге, но все это может поменяться в два счета.
Если: «Где этот козёл?» – значит, он имеет в виду не меня, просто при мне кто-то по пьяному делу в комендатуру загремел.
Все это ради экономии. Времени, конечно. И слов.
Тут такая жизнь, что проживается она в три раза быстрее, чем на асфальте.
И вот, чтоб не тратить её на всякую ерунду, существуют некие нормы поведения.
То есть: всех мичманов мы дружно называем на «вы» и по имени-отчеству. И они нас называют так же.
