— Вот на этот счёт, — Ася подала ему лист бумаги, — и не вздумайте шутить, господа! В противном случае ваши счета будут арестованы. Как только перечислите, хозяин мне позвонит и я вам верну долговые обязательства.
Бурцев проводил Асю, грузины остались в кабинете.
— Слюшай, откуда она узнала про счета? — спросил Гиви у Бурцева, когда он вернулся.
— Наверное, власть помогла, — сказал Бурцев.
— Похоже, что так. Чуть нэ влипли с этой бабой. Бандитов на нэё послал, мог бы в турмэ оказаться. Мододэц, спас. Когда ты мнэ про Крэмл говорил, я думал блэфуешь, но увидэл эту фотку у тэбя на столэ, понял, что нэт.
Бурцев улыбнулся. Он вспомнил, как на дне рождении у Никольцева был премьер министр. Никольцев тогда предложил ему сфотографироваться на память с двумя афганцами. Три улыбающихся лица, на фоне куста сирени. Васин заключил фото в рамку, поставил Бурцеву на стол и сказал: — Петрович, ей здесь место. Это хорошая реклама нашей фирме. Сработало. У нас такие люди — любят ничком в ножки. Пожилой грузин, который оказался хозяином, что-то сказал Гиви. Тот открыл дипломат.
— Вот Вам за хорошую работу, — сказал «хозяин», и поставил на стол Бурцева бутылку дорогого французского вина из подвалов Александра Турене, сына Бурцева. Вот такие бывают завихрения судьбы!
— Сколько бандиты берут за подобную работу? — спросила Ася у Бурцева, когда грузины перечислили деньги.
— Не знаю, я с бандитами никогда не имел дело.
— Знаешь ты прекрасно: мне начальник отделения милиции говорил, и Васин как-то сказал — половину они берут. Я дала указание управляющему, чтобы он открыл счёт на твоё имя и перечислил половину этой суммы.
Бурцев оторопел.
— Ты чего, Ася, придумала — это же полмиллиона долларов?
— И не спорь со мной, они уже на твоём счету, и назад никто не вернёт.
— Так я же не один работал. И Васин, и Жургин, и ребята со спецслужб.
— Поделишься, как считаешь нужным. Ты хозяин, твои деньги. Я, когда оформляла тебе визу в посольстве, по факсу отправила и образец твоей подписи и ксерокопию паспорта. Так что владейте, господин Бурцев!
Она прижалась к нему и поцеловала его в губы, затем обняла за шею и села ему на колени. Он в пылу расстегнул ей пуговицы на блузе. Положил Асю на диван, и стал целовать её обнаженные груди.
— Что ты делаешь, что ты делаешь, — шептала она. — Люди же могут зайти.
Он вскочил и повернул ключ в двери.
— Люди же могут ждать, — шептала она.
— Подождут. Я всю жизнь ждал.
— Ну, Василий Петрович, вы и ухарь, — сказала она, надевая лифчик, — клиенток прямо в кабинете обслуживаете.
— Вы не просто клиентка, вы иностранная клиентка, а иностранцев наша фирма обслуживает по высшему разряду, — пошутил Василий.
Глава 31
Венчание назначили на двенадцать часов. Была суббота, выдался жаркий июльский день. Бурцев в трусах и майке нервно ходил по комнате. Раздался звонок в дверь — Василий тут же открыл её, на пороге стоял Никольцев.
— Привет, жених! А ты, почему ещё в трусах?
— Успею, костюм и рубашку одеть одна минута. Ты снимай, Вадим, пиджак, а то запаришься.
Никольцев снял пиджак.
— Что-нибудь холодненькое есть?
Бурцев достал из холодильника бутылку пива. Вадим Степанович сел за стол и медленно стал пить.
— Ух, наконец, напился, — сказал он, наливая остаток пива в стакан. — Был у священника, ждёт вас. Я как рассказал ему про вашу любовь с приключениями, старик даже прослезился. Говорит, всяких венчал, но такого ещё не было. Это, говорит, промысел Божий — провести их через такое испытание. Правильно она решила — обязательно надо венчаться. А где Ася?
— Жургин повёз их с Зоей в парикмахерскую.
— Вот, когда будет ребёнок, нас с Зоей возьмёшь ещё и крёстными. Кума — это уже родня, — Никольцев улыбнулся.
— Никак сохнешь по Зое?
— Есть малость.
— А чего ж ты оплошал?
— Да куда там, разве за молодёжью угонишься: рост, ширина плеч, одни ресницы чего стоят. Баб с ума сводят. Раньше надо было, еще в Афганистане предлагать руку и сердце; дочку жалел. — Вадим Степанович задумался, сделал ещё глоток пива. — Заехал во Дворец бракосочетания, обещали всё сделать по высшему разряду. Выхожу из дворца, бегут ко мне с диктофонами. Один суёт мне его под нос: «Вадим Степанович, это правда, что вы приглашены на бракосочетание к миллионерше из Франции?» А другой ему вторит: «А кого из известных людей, кроме вас француженка пригласила?» Ребята, говорю им, отстаньте. Знаете, как сказал о вашей братии Бальзак: «Журналистика — настоящий ад, пропасть беззакония, лжи, предательства; выйти оттуда честным может только тот, кого как Данте, будет охранять божественный лавр Вергилия». Дальше иду молча, тут подбегает ко мне вот такая, — Никольцев показал рукой чуть выше стола, — метра полтора росту. В старых девах уже, наверное, лет десять перехаживает. И задаёт мне вопрос, как у неё язык только на это повернулся: «А, если не секрет, какой у старушки возраст?» Ах, ты ж, думаю, твою мать. Тут я остановился, они окружили меня, и я говорю им: «это не по вашей части ребята». Ваш удел снимать голые задницы, да на первых страницах печатать. А здесь нормальная чистая любовь русского парня с русской красавицей. Да, приглашён к своим лучшим друзьям, с которыми вместе воевал в Афганистане. А вам, и показал на эту каракатицу, я назову конкретное время начала бракосочетания, чтобы вы пришли и посмотрели на истинно русскую красоту. Только не забудьте взять таблетки, а то, чего гляди, от зависти кондрашка хватит». Покраснела она, надулась, как пузырь и тут же все разбежались. Неинтересно им стало, не могут о чистом писать. С душком им подавай. Они, наверное, и заголовок придумали: «Старухи-миллионерши берут в мужья русских офицеров», и на первой странице элегантно одетая бабушка и ты.
Никольцев засмеялся.
— Да, ты чего грустный такой? Аль не рад? Не нагулялся ещё?
— Нет, Вадим, рад, даже очень рад, но другое меня гложет. Не могу я в эту Францию ехать. И Асе об этом сказать не могу.
— Это почему же ты не желаешь ехать?
— Что я там буду делать? У Аси на иждивении сидеть?
— Будешь вино в бутылках крутить, — Никольцев повернул для уверенности рукой, — с винным камнем бороться. В хозяйстве здоровому мужику работа всегда найдётся.
— Да как ты, Вадик, не поймёшь — не могу я оставить эту святую Русь.
— Чего, чего, — протяжно сказал Никольцев, прищурив глаза. — Да тебя, оказывается, перевоспитывать надо. А ну-ка, садись, я проведу с тобой политчас. Святость, Вася, предполагает жизнь бес греха. Одним из самых страшных грехов является убиение себе подобных. Так, когда она, Русь, святой стала? Сейчас или в старые добрые времена? Ну, про нынешнее время я тебе говорить не буду. Ты сам лучше меня знаешь, охраняя людей от убийц, а старых добрых времён не было. На протяжении всей своей
