выражать одобрение, на чистом итальянском языке процитировал Данте: «Onorate l’altissimo poeta!»[71] Остальные гости присоединились к моим поздравлениям, но уже по- русски.
Мускулистой рукой вытащил Клюшкина из объятий восторженной Водолейки и поставил его в угол.
— Знайте, что у вас появился заграничный фен! Вы — Боян двадцать первого века, певец постперестроечного периода, Маяковский антикоммунистической революции. Я хвалю вас не только как профессор-литературовед, но и как сын матушки-белогвардейки.
Пиит напыжился.
Я пошарил у себя в чреслах.
— Вот диктофон. Сделайте милость: пойдите на кухню (там тихо) и еще раз прочитайте вслух все произведение. Нанесите текст «Пути» на цифру: я хочу крутить оригинальную авторскую запись на своих семинарах. Ваша своеобразная дикция будет будоражить слух американских студентов, вдохновлять их на изучение русской литературы.
К моему удивлению, Клюшкин закапризничал.
— Я — поэт, а не учебное пособие.
Мне пришлось сделать ему выговор.
— Ваш отказ дорого вам обойдется. Вы — Клюшкин, а не Пушкин. Благодаря мне вы бы обрели заграничную славу, но теперь вы останетесь в безвестности. Знайте, что ваше имя ничего не будет говорить западным славистам!
Отчитав спесивого стихоплета, удобно устроился в покойном кресле под портретами Алистера Кроули и Алиса Купера. У себя не лежу, в гостях не стою!
Скинул носки, повесил их на торшер и зашевелил затекшими пальцами ног.
Я отхлебнул водку прямо из бутылки, как настоящий мужчина, и стал обозревать блестящих дев и дам. Туалеты некоторых из них были настолько скупы на ткань, что не ставили преград раздевающему мужскому взору. Мои глаза прыгали, как чертики. Мне было хорошо.
Но недолго бродил я восторженным взглядом. На ручку моего кресла взобрался Водолей и задрал костлявый кадык:
— Друзья! Сегодня у нас в гостях известный американо-русский ученый, профессор Роланд Герберт Спенсер фон Хакен Харингтон V. Роланд Роландович, расскажите нам о своих днях и трудах!
Я сначала удивился, потом приосанился. Пришел мой звездный час!
Собрав в буйной голове мысли, выстроил их в строгий логический ряд. Затем раскрыл рот: слушайте, учитесь, запоминайте.
Я влияю на мировую политику
Готовясь к саммиту с президентом Ельциным, Билл Клинтон приказал специалистам из ЦРУ составить для него перечень необходимой научной литературы. В начале секретного списка стояла моя книга о Малюте Скуратове. Клинтон прочитал ее от корки до порки. Так она понравилась президенту, что он пригласил меня в Белый дом. В Овальном офисе я устроил для Билла персональный коллоквиум. Про оргии Ивана Грозного рассказывал, об эксгибиционизме Григория Распутина распространялся. Детабуизировал для главы американского государства загадочные страницы русской истории.
— Хотя Иосиф Сталин обладал высшей властью, это был глубоко несчастный человек, — отметил я.
— Я чувствую его боль.
Отведенный на встречу со мной час истек, но президенту хотелось продолжить занимательный разговор. Он вызвал в кабинет хорошенькую статс-секретаршу.
— Кэнди, возникли срочные соображения национальной безопасности. Все мои последующие ангажементы переносятся на неопределенный срок. Да, и принеси нам теннесийского бурбону с закусками: я сегодня весел.
Через минуту на президентском письменном столе стоял штоф «Jack Daniels» и пицца размера extra large.[72] Пару минут попили-поели. Затем я возобновил лекцию, а Клинтон — конспектирование. Иногда мы выходили на газон и курили контрабандные кубинские сигары: Хилари ввела во всем здании режим чистого воздуха.
Во время одного из перекуров я бросил зоркий взгляд на седую шевелюру и выдающийся нос Билла.
— Вы не сын ли господина Ельцина? — спросил я и деликатно добавил: — Конечно, внебрачный.
Пораженный моей проницательностью, Билл потерял дар речи.
— Эта страшная семейная тайна останется за семью печалями, — ободрил я его.
Когда высокий собеседник очухался, он поспешил сменить тему разговора и выразил желание, чтобы я надписал ему свою книгу.
— Я прошу ваш автограф не для себя, а для малолетней любовницы, — смущенно сказал президент.
Мне понравилась скромность самого могущественного человека в мире, и я начертал на титульном листе многозначительный Zuschrift:[73]«Сыну кого бы то ни было — в память обо мне. Белый дом. Р. X.»
Хозяева и гости изумленно ловили мои слова. Памятуя, что нахожусь в чужом доме, я старался не узурпировать внимание общества. Впрочем, это было трудно, ибо как только я замолкал, крики с мест поощряли меня разглагольствовать и далее — и я любезно это делал. Руби языком, как Раскольников топором!
Я влияю на русскую литературу
С некоторых пор заметил, что знаменитые люди как-то льнут ко мне. Вот пример. Я состою в переписке с Александром Солженицыным. Мы познакомились в 1978 году, когда он выступил в Гарварде со своей знаменитой речью. После этого связь между нами не прекратилась. В конце двадцатого века я послал писателю в Вермонт русский перевод моей четырнадцатой монографии «Бытовые кражи в русском романе».
Через некоторое время пришел ответ:
Теперь я с приветом от писателя, и его ласковая эпистола висит у меня в кабинете. Каждый коллега или студент, который ко мне приходит, должен прочитать ее вслух. А если кто по-русски nie rozumie,[74] тому излагаю содержание письма по-английски.
