В буфете Константин Иванович застал тишину.
- Что это вы? Заскучали? - спросил он потерянно. - Эмма Пална, а те три бутылочки 'Алиготе', которые в резерве у нас?
Она не ответила.
- Откуда у вас это? - спросил, вглядевшись в магнитофон, Назаров.
- У ребят взял, у Баюшкиной… Еле отбил, такие собственники оказались - жуткое дело!
- А как магнитофон оказался у них?
- Я не знаю… Так чья вещь-то? - не понимал Мишин.
Назаров распахнул дверь - за ней молча, угрюмо стояли Юля, Майданов, Смородин, Адамян, Колчин…
37
Марина подоткнула одеяльце, поцеловала Антона:
- Больше ты меня не зовешь, договорились? Спишь, да?
- Сплю!
Но стоило ей выйти в другую комнату, как он позвал ее.
- Ну что опять?
- Мама, спокойной тебе ночи, доброго тебе стирания и доброго мытья посуды!
- Спасибо! - засмеялась она. - Только мы уже распрощались, больше ничего не придумывай…
У нее действительно было запланировано 'доброе стирание': накопилось порядочно. Она замочила в ванной белье. Сквозь шум воды не сразу услышала, как звонят в дверь. Открыла и не смогла спрятать удивление: у порога стоял Назаров.
- Разрешите?
- Прошу…
- Что, очень странный поступок?
- Почему же? Вероятно, приехали вправлять мои вывихи…
- Так ведь это, наверное, бесполезно? - усмехнулся он. - Можно пройти?
- Да-да. А где же ваше пальто?
- А у меня печка в машине. - Он прошел за Мариной в комнату, держа за ремешок магнитофон в руках, сведенных за спиной. Стал разглядыывать эстамп, изображающий Чарли Чаплина, большой фотопортрет Улановой - Джульетты, статуэтку молодого Маяковского и во множестве - Антошкины снимки…
- Похож на вас парень…
- Да, я знаю.
- А это - мама ваша? - С одной фотографии на гостя смотрело патрицианское лицо седой красавицы.
- Это Анна Ахматова… Чаю хотите?
- Спасибо, нет. Я этим банкетом сыт.
Чутка настороженность была в Марине и передавалась Назарову. Или - наоборот?
- Знакомая вам вещь? - спросил он вдруг и водрузил на стол магнитофон.
- Это чей же? Не Юли Баюшкиной?
- Именно. Вы помните свои разговоры с ребятами в это воскресенье? Их вопросы, ваши ответы? Они ведь мастера у вас вопросы-то задавать?
- Да…
- И вы всегда отвечаете честно?
- Стараюсь. А что, теперь есть другая установка на этот счет?
- Нет… - улыбнулся он. - Нету другой установки. Знаете что? Начнем с начала. - Он отодвинул от себя магнитофон и накрыл его 'Комсомольской правдой'. - Договоримся так: я пока не добрый, не злой, не прогрессивный, не реакционный. Я - только человек, желающий разобраться. И допустим даже, - добавил он желчно, - что от меня не надо прятаться в котельной, чтобы стихи французских поэтов читать! Вот. И вы передо мной - тоже безо всякого ярлыка.
В своей комнате Антошка влез на спинку кровати, держась за косяк, и толкнул дверь и зажмурился после тьмы от света:
- Здравствуйте. Мам, он - кто?
- Антон, какое тебе дело? - Марина, придав своим глазам максимум строгости, извинилась наспех, вышла, чтобы вернуть его в горизонтальное положение.
Назаров осматривался.
38
Эмма Павловна стояла в автобусе возле кассы и плакала. Так остра была мучительная жалость к себе, что недостало сил удержать эти слезы до дому и безразлично было, что думают о ней люди.
Один мужчина, узколицый, смуглый, в пыжиковой шапке, увидел ее в этом состоянии и стал к ней протискиваться, извиняясь перед пассажирами.
- Простите… Я… Здравствуйте, мы с вами знакомы. Припоминаете? Я могу чем-нибудь быть полезен? - заговорил этот человек.
Она посмотрела расширенными глазами и засмеялась вдруг:
- Адамян!
- Совершенно верно. Отец Жени. Мы тогда с вами поспорили немного на родительском собрании, но это чепуха, правда? Я увидел - вам плохо…
- Мне хорошо, Адамян! - крикнула она. - Мне лучше всех! - и ринулась прочь от этого утешителя, благо, как раз открылись двери. Остановка, правда, не ее, но лишь бы вырваться.
Инженера Адамяна люди разглядывали с мрачным осуждением: разбил, гад, сердце женщины, натянул 'пыжик' на уши и еще плечами пожимает - я не я, и вина не моя…
39
Темнело быстро. На горке, на детской площадке, где прогуливают днем Марининого Антона, сейчас двое под медленным снегопадом - кажется, одни во всем дворе.
- Ты замерзла, - сказал Майданов.
- И стала некрасивая? - спросила Юля непослушными губами. - Или еще ничего?
- Еще ничего, - он улыбнулся.
И они опять уставились в окно на четвертом этаже. Оно светилось, и в нем то вместе, то поочередно возникали два силуэта, мужской и женский.
- Не похоже, что они скоро наговорятся… Ну-ка, погоди… - и Майданов сбежал с горки к 'Москвичу', что стоял у подъезда Марины Максимовны. Потоптался возле него и вернулся назад:
- Я подумал, вдруг 'шериф' дверцу не запер или окошко? Я бы ему посигналил, что пора закругляться.
- Нельзя вмешиваться, - покачала головой Юля.
- А чего они обсуждают? Нас, что ли? Ну и профессия, елки-палки… И ты ее выбрала?!
Кивнув, Юля села на заиндевелые детские качели, Майданов принялся раскачивать и спросил:
- Так теплей?
- Ага…
