Есть люди, которым молодость не идет. Трудно представить какого-нибудь беззубого старика молодым Бельмондо. Некоторые люди, конечно, специально хранят все свои фотографии, даже мутные групповые, где никаких лиц через полвека не разобрать. Тычут артритным пальцем в пятую фигуру слева и рассказывают про «Мишу Коваленко, который в меня тогда был ужасно влюблен, потому что косы у меня были — у-у-у-у… а вообще из-за моей красоты все насмерть дрались, потому как у меня была родинка на плече, которую я никому не показывала, но один студент сошел из-за нее с ума и хотел меня зарезать, ведь он работал в больнице и думал, что если меня привезут с ножевым ранением, то он меня на перевязках будет видеть, но тут приехал один летчик — ах, такой невозможный красавчик, что прямо…»
Как будто эти бесконечные истории про молодость и красоту должны служить оправданием старческого слабоумия, запаха умирающей плоти и жидких немытых волос.
Старушка фотографий не хранила, про молодость никому не рассказывала и стриглась коротко из-за больной руки. Левая рука с трудом поднималась для мытья головы, поэтому приходилось обходиться одной правой. Соседи старушку не то чтобы любили, но — знали, здоровались и между собой называли «божьим одуванчиком». Первую неделю после дешевой стрижки седой пух на голове стоял дыбом, но божий одуванчик упорно мыла голову через день, не позволяя волосам лечь жиденькими желтоватыми прядками.
Грузная тетка в киоске божьего одуванчика звала по-своему — «маньячка». А все из-за лотерейных билетов, которые молчаливая старушка покупала каждую пятницу с маниакальным упорством. У тетки в киоске отекали ноги от сидения на табуретке, жизнь шла скучно и одиноко, поэтому она завела себе специальную тетрадку и стала играть в детектива. Каждому постоянному покупателю был присвоен порядковый номер и секретное имя. Некоторые подозреваемые охотно шли дальше стандартного «здрасти» и рассказывали тетке про погоду и здоровье. Старушка на контакт не шла совсем, только качала головой и улыбалась. В тетрадке появилась новая запись: «либо глухая, либо малохольная». Тетка подумала и все- таки добавила знак вопроса.
Старушка покупала билеты только по пятницам, чтобы в воскресенье утром не спеша насладиться еженедельным ритуалом. Заварить себе свежего чаю, приготовить две ручки для зачеркивания номеров, отключить телефон и уставиться в телевизор. Старушка к деньгам была равнодушна, но у нее была мечта. И ради этой мечты каждую пятницу она ходила за билетами, а каждое воскресенье ездила на лодочную станцию.
Когда-то давно старушка была молодой. Сейчас, глядя на нее, в это еще можно было поверить, но сама старушка уже начала терять воспоминания. Единственный способ сохранить память — помнить о желаниях. Но в жизни божьего одуванчика всегда было много любви и мало желаний. С любовью старушке повезло. Она прожила большую часть жизни с одним и тем же человеком во взаимном согласии и нежной привязанности. Но после смерти мужа от него ничего не осталось, кроме вещей и фотографий. Внутри старушки было пусто и гулко. Вспоминалось бессонными ночами только одно лицо — мимолетной нечаянной любви, которая рано или поздно бывает у каждого человека. И которую большинство из нас хоронят под ярким ворохом необязательных событий.
Школьница влюбилась в обычного женатого человека — малознакомого и ничем не выдающегося. Дело житейское, быстро проходящее и почти неизбежное в маленьком городке с послевоенным дефицитом свободных взрослых мужчин. Вчерашние одноклассники ходили стайками и все поголовно мечтали стать моряками и летчиками, презирая штатских и женатых, мучительно желая быстрее потерять девственность. Но, с детства вымуштрованная строгой бабушкой, эта девочка с пушистыми и тонкими до прозрачности волосами, собиралась учиться в далекий Ленинград. Ни о каких поцелуях девочка не помышляла, занимаясь старательной зубрежкой. Бабушка была медсестрой, в вопросах гигиены отличалась особой щепетильностью и внучке скидки на возраст не делала. Дореволюционная выучка наградила бабушку прямой спиной, любовью к накрахмаленным простыням и презрением к немытым рукам.
— Ты вот вчера у мальчика взяла конфету, а сегодня у тебя, может быть, уже — глисты и желтуха, — строго говорила бабушка, разводя скрипучий голубоватый крахмал в гулком баке. — Все мальчики, когда в туалет ходят, то берут свое ЭТО в руки, а потом руки не моют. Ты представляешь — ЧТО у них ТАМ?! Хорошо, если не сифилис! — Бабушкины брови шевелились в ужасе перед бактериологическим нашествием на любимую внучку.
Девочка руки и фрукты-овощи тщательно мыла, с мальчиками не целовалась, конфеты у них не брала и училась хорошо, что, однако, не спасло ее от аппендицита. Лежа после операции на желтоватом отсыревшем больничном белье, девочка уже приготовилась умирать в антисанитарных условиях. Но тут ее накрыло волной великой любви. К доктору в ослепительно белом халате с теплыми чистыми руками. Доктор делал обход два раза в день, от него не пахло удушливо «Шипром» или «Тройным», а только чистотой и свежевыбритой кожей. Когда доктор наклонялся к девочке, ее подташнивало от невыносимого счастья. Ей хотелось сказать — полюбите меня, пожалуйста… и я буду крахмалить вам халаты и печь пирожки всю жизнь! Вы любите пирожки с капустой?…
Но доктор был женат на красивой взрослой женщине, которая и сама умела отбеливать и крахмалить, а также — играть на гитаре, курить с мундштуком и доставать все, что надо «по блату». От такого счастья глаза у доктора были грустные, а голос тихий и невыразительный.
Девочка теперь каждый день гуляла мимо больницы и подолгу сидела в скверике напротив, в новом розовом берете с помпоном. Бабушка сердилась, с расстройства перекрахмаливала белье и передерживала тесто, и даже шлепала девочку мокрым полотенцем… Но девочка совершенно отбилась от дрожащих бабушкиных рук. Она с головой, по самый кончик розового помпона, утонула в первой любви.
Жена доктора часто встречала его после работы, уверенно брала за руку, и они шли гулять по набережной. Доктор гулял молча, думал о работе и о девочке, а больше всего — о лодке. А лучше — о катере, голубого цвета с белой полосой вдоль ватерлинии — как у больших настоящих кораблей. Но можно, конечно, и лодку с моторчиком. Ранним утром выходить на лодочную станцию, снимать сырой брезент с лодки, осторожно спускать ее на воду и — до первого чиха мотора — несколько минут сидеть в тишине, покачиваясь и слушая водный «шлеп-шлеп». Доктор понимал, что никакой лодки (а тем более — катера!) никогда у него не будет, потому что рядом с ним уже есть красивая взрослая женщина, которая не потерпит конкурентов. Она любила его такой напряженной любовью, что иногда ей очень хотелось, чтобы он умер. Жена доктора очень уставала от своей любви и вечного ожидания чуда — что и он ее начнет любить так же.
Доктор был жене многим обязан и менять ничего не собирался, даже из-за лодки (или катера). Жена доктора была умной и к себе безжалостной. Ей уже давно стало понятно, что все — зря и никто другой в ее жизни удержаться не сможет. Что весь смысл ее жизни зачем-то сконцентрировался в этом молчаливом и не любящем ее мужчине.
Поэтому никакой лодки доктору не светило. Да и вообще, кроме работы в его жизни других интересов не было. А лодка (а тем более — катер!) — она что ж… Она зато ему снилась — легкая, голубая, с белой полосой вдоль ватерлинии, как у взрослых больших кораблей. И девочка с невесомыми прозрачными волосами тоже снилась. Просто так, безо всяких мыслей.
Девочку бабушка все-таки отправила на зимние каникулы в Ленинград к сестре. А сама как-то очень незаметно умерла, так и не довязав внучке берет под новое зимнее пальто. Получив письмо с документами из школы, девочка посидела молча, потом ушла, коротко бросив — «я прогуляться». Вернулась с короткими пушистыми волосами и без берета с помпоном. Заплаканная тетка покачала головой, назвала девочку «одуванчиком» и пошла в соседнюю школу разговаривать с директором.
Ленинград девочка полюбила сразу и навсегда, до той же счастливой тошноты и внезапных слез. Нельзя было жить в этом городе и не вставать перед ним на колени. И девочка вставала — перед уцелевшими в блокаде и бомбежках домами, медленно приходящими в себя, со старыми и новыми жителями — она вставала на колени и молча смотрела на город.
Потом девочка повзрослела, опять отрастила волосы и вышла замуж. И никогда не вспоминала доктора в маленьком послевоенном городке. Как не вспоминала и голубую лодку, про которую доктор рассказал, случайно встретив девочку на лодочной станции.
Для старушки оставалось загадкой — почему память в конце жизни выбросила ей именно это воспоминание… Легкую голубую лодку с белой полосой вдоль ватерлинии.
Если старушка когда-нибудь выиграет деньги на покупку голубой лодки, то она, наверное, никак ее не
