Леокадия Петровна
Я вдруг заметила, что Стаська здорово похорошела в последнее время. Совсем взрослая стала, как- то оформилась, я бы даже сказала, созрела. Неужто Гера прав и у нее уже есть мужчина? Но кто? Один из этих мальчишек, которых она даже всерьез не принимает? Или кто-то, о ком я не имею понятия? Но я ничего такого, что могло бы свидетельствовать о присутствии в ее жизни мужчины, не находила до сих пор… Или просто пришла пора похорошеть? Дай-то бог! А может, это предвкушение поездки так на нее действует? Она стала больше следить за собой, это несомненно. На ночь подолгу расчесывает щеткой волосы, утром делает гимнастику, даже попросила меня купить какой-то очищающий лосьон и крем для молодой кожи. Я купила, разумеется. Как-то я пыталась поговорить с ней по душам, но она ловко ускользнула от разговора. А у» меня что-то нет сил бороться с ней. Да и зачем? Все равно она сделает так, как захочет. Мне все твердят, что это чистейшее безумие — отрывать девочку от школы в выпускном классе на целых две недели, но что поделаешь? Она очень способная и, если захочет, легко все наверстает. А если не захочет… Что ж, пусть… В конце концов жить ей, должна сама понимать…
Вечером я, как всегда, просматривала свой календарь на следующий день. Там у меня записаны все памятные даты друзей и знакомых. И обнаружила, что завтра день рождения, да не простой, а юбилейный у Алексея Евсеевича, заместителя Лёни по институту. Милейший человек и близкий друг, ему исполняется семьдесят лет. Но завтра у меня с утра масса дел, а вечером эфир, и я решила позвонить сегодня. Он обрадовался.
— Алешенька, я знаю, нельзя заранее поздравлять, но у меня завтра безумный день…
— Спасибо, Лёкочка, я тронут, что ты помнишь. Но в субботу вечером ждем тебя в ресторане. Мне это не по карману, но дети не желают ничего слушать. Юбилей есть юбилей. Так что приходи непременно.
— Спасибо, Алеша, в субботу я могу. Алеша, скажи, ты знал такую Аллу Генриховну?
— Аллу Генриховну? Масевич?
— Фамилии я не знаю. Ей на вид лет пятьдесят, может, чуть больше или меньше.
— Тогда точно не Масевич. Это была такая знаменитая женщина-ученый. Не помнишь?
— Что-то смутно припоминаю, но… Так она у вас не работала?
— Может, и работала, но я не упомню всех. Алла… Наверное, отчества я тогда не знал, а фамилии ты теперь не знаешь. А почему ты спросила?
— Да нет, так, по глупости…
— Ерунда, тебя что-то же заинтересовало в ней? Где ты с ней столкнулась, если предположила, что я могу ее знать?
— На могиле Лёни.
— Ну, милочка, мало ли кто мог прийти к нему на могилу!
— Действительно.
— Это она тебе сказала, что работала с нами?
— Ну да.
— Может, еще до меня?
— Все может быть.
…Алеша патологически честный человек, и если бы он соврал, я бы почувствовала по его тону. Ну да бог с ней, с этой Аллой Генриховной. А что касается ее тезки, то я вспомнила — в моей юности это была весьма популярная дама. Ее портреты и интервью часто появлялись в газетах и журналах. Красивая, эффектная женщина, кажется, астрофизик или что-то в этом роде. Ах боже мой, что за чепуха лезет в голову? А все таки какой-то червячок точит душу. Стаська видела цветы на могиле, теперь вот эта Алла… Раньше как-то ничего подобного не случалось. Боже мой, но ведь это могила! Он умер много лет назад, с тех пор утекло столько воды! Он был старше меня, значительно старше, а эта Алла моложе меня лет на десять, ну, может, на семь… И если она таскается к нему на могилу, значит, это любовь? Ну и что? Это она его любила, а он… Я бы знала, я бы заметила, почувствовала наконец. То есть я вполне допускаю, что он с ней переспал… Они коллеги, могли вместе оказаться где-нибудь на испытаниях, мало ли…
— Стаська! — позвала я.
— Да?
— Помнишь, ты на днях говорила, что видела цветы на могиле у деда?
— Ну?
— А ты не запомнила, какие это были цветы?
Она как-то странно на меня посмотрела.
— Тебе зачем?
— Интересно.
— Хризантемы, я же говорила.
— Ах да…
— Лёка, ты зачем спрашивала, а?
— Так, из любопытства…
— Зачем ты врешь своим ребятам? У тебя глаза несчастные… ты что, была на кладбище?
— Да, мы хоронили нашу однокурсницу…
— И на могиле лежали цветы? — Да.
— Ну и что из этого? Какое это сейчас имеет значение? Он умер так давно, что я его почти и не помню! Ну мало ли кто может ходить к нему на могилу? Он же на тебе не девственником женился, он был уже вдовец! — почти кричала она, а в глазах появились слезы. — Может, это его первая любовь? Может… да мало ли…
— А ты чего орешь?
— Хочу и ору! Потому что ты… дура!
— Не смей так со мной разговаривать!
— Ладно, извини, просто мне не нравится, когда ты такая…
— Какая?
— Испуганная и… старая. Ой, прости, прости, Лёка… Но когда ты пришла, у тебя был нормальный вид, а сейчас… Лёка, сама подумай, ревновать покойника неизвестно к кому — это же дурь!
— Наверное, ты права… Чистейшей воды дурь. Ладно, пошли чай пить.
— Не хочется. Я пойду позанимаюсь! А ты выкинь всю эту бодягу из головы, подумай лучше…
— Ладно, подумаю о чем-нибудь другом. Кстати, погоди еще минутку, мы ведь должны что-то подарить матери на свадьбу.
— Это не моя проблема, — сразу насупилась она.
— Но ты же приняла приглашение, ты туда едешь…
— Вот пусть этот факт и будет лучшим подарком на свадьбу.
— Ты так говоришь, потому что…
— Потому что знаю, что ты все равно что-то ей повезешь.
— Естественно! Она же моя дочь…
— Скажи, а ты спросишь у нее, почему она так…
— Мне и спрашивать не надо, я сама понимаю…
— Ты? Понимаешь, как можно кинуть мать и дочь неизвестно ради чего? Она что, диссидентка была, ее что, из страны выкинули и больше не пускали? Она что, под мостом там жила? Нищенствовала, да? Да даже если и так, могла бы взмолиться: «Мамочка, мне плохо, пришли денег на билет», и ты уж как- нибудь наскребла бы ей эти бабки, правда? Она здесь нашла бы работу и жить ей есть где. Но здесь надо было бы заботиться обо мне, о тебе и вообще… Ненавижу!
Вот тут мне стало по-настоящему страшно.
— Стаська, но зачем же тогда ехать?
— Америку посмотреть охота на халяву! Зеленые холмы Калифорнии!
И с этими словами она удалилась. Боже правый, что же это будет? Все мысли об Алле напрочь вылетели из головы.
