Вечером позвонила Натэлла, вся в слезах. Умерла Лида Кокорева, наша однокурсница, похороны завтра в десять тридцать утра.
— Как грустно, — сказала я.
Лида была самой красивой девушкой на курсе, подавала большие надежды, еще студенткой с огромным успехом снялась в нашумевшем фильме, вышла замуж за модного кинорежиссера, и, казалось, звездная карьера ей обеспечена, но у нее был тяжелый характер, она умудрилась испортить отношения со всеми вокруг и в результате к тридцати годам осталась у разбитого корыта. В кино ее не снимали, в театре она была, что называется, на выходах, иногда играла что-то на радио, в годы перестройки торговала трусиками на Рижском рынке и начала пить. Однако в последнее время ее стали довольно активно снимать в сериалах, она играла в основном озлобленных баб с едва уловимыми следами былой красоты, и, надо заметить, играла хорошо, сочно. И вот внезапная смерть.
— Надеюсь, ты пойдешь на похороны? — строго спросила Натэлла.
— Даже не знаю… наверное, надо.
— Что значит — наверное? — возмутилась она. — Надо, чтобы было побольше народу, надо проводить по-человечески.
— А на каком кладбище?
— На Донском. Там могила ее мамы… Ты не думай, я за тобой заеду.
Почему-то на похоронах всегда бывает либо очень жарко, либо жутко холодно, а поскольку дело было в начале декабря, то холод стоял собачий. Мы встретили массу знакомых.
— Девочки! — подбежала к нам Валя Огородникова, наш бывший комсорг. — Сколько лет, сколько зим, вот только на похоронах и встречаемся. Девочки, мы тут скидываемся на поминки…
— По сколько? — деловито осведомилась Натэлла. — А кто устраивает поминки?
— Мы и устраиваем. У нее осталась только двоюродная сестра, но… Надо помочь.
Мы с Натэллой, не сговариваясь, вытащили деньги.
— Молодцы, девчонки! Значит, я вас записываю!
— Куда? — опять-таки в один голос спросили мы.
— На поминки!
— Да нет, спасибо, мы не пойдем, — сказала я. — Мне на работу надо…
— Слыхала я, как ты по радио на жаргоне чешешь… Ладно, девчонки, спасибо вам, я побегу…
— Спасибо за «девчонок»! — сказала уже ей вслед Натэлла. — Давно нас с тобой никто девчонками не называл, все больше мамашами. Или бабусями даже.
— Обрати внимание, что большинство баб выглядит все-таки прилично, а мужики… Ты глянь, что с Никитой стало… А Володя…
— Грустно, подруга… И Лиду жалко, только-только начала оправляться…
Когда все столпились у могилы, оказалось, что пришло много народу, в том числе и группка ребят лет по двадцать. Среди них выделялась прелестная девушка с длинной косой, типичная тургеневская барышня, только в джинсах и дубленой курточке.
— Кто эти ребята? — спросила я. Натэлла всегда все знала.
— Это ее ученики, она вела какую-то театральную студию.
Надо заметить, что настоящее горе было написано только на лицах этих ребят.
Первым выступил какой-то хмырь, который завершил свою невыносимо казенную речугу словами:
— Пусть земля ей будет прахом! Все ахнули.
— То есть, конечно, пухом, — поправился он, ничуть не смутившись.
— Кто этот болван? — спросила я у Натэллы.
— Да Васька Блинов, не узнала? Депутат городской думы, между прочим.
— Боже, какой кошмар! Он же всегда был кретином.
— Зато погляди, как он собой доволен. Между тем слово предоставили тургеневской барышне.
— Дорогая Лидия Филипповна… Тетя Лида… — голос у нее дрогнул, — нам без вас будет плохо. Спасибо за все, что вы сделали для нас. Мы никогда вас не забудем, честное слово… — И она расплакалась.
— Слава богу, есть кому по ней плакать, — сказала Натэлла.
Вскоре народ стал расходиться.
— Натэлла, я хочу к Лёне заглянуть…
— Я знала. И даже цветы купила. Ты иди, а я схожу за ними. Они в машине остались.
— Ты не видела, у ворот торгуют цветами?
— Я тебе половину своих отдам, там много.
Натэлла была чудесной подругой и знала меня как облупленную.
Я еще издали заметила у Лениной могилы какую-то женщину. Кто бы это мог быть? Она стояла, опустив голову, спиной ко мне. Как ни дико это звучит, в душе шевельнулась ревность. Но, с другой стороны, мало ли у него было знакомых и сослуживцев, в том числе и женского пола? Я прибавила шаг. И тут же запнулась. Нет, надо подождать Натэллу, а то эта баба подумает, что я даже цветов ему не принесла. И тут же Натэлла догнала меня с большим букетом белых хризантем.
— Вот, тут десять. Четыре мне, тебе шесть. Ой, а кто это там?
— Не знаю!
— Пошли, узнаем.
Снег скрипел под ногами, и женщина обернулась. Она была немолода, но явно моложе меня. Эффектна. Темные волосы, темные глаза, яркий чувственный рот. На могиле лежали шесть красных роз.
В глазах ее мелькнуло смятение.
— Добрый день, — сказала она. — Я работала с Леонидом Станиславовичем. Он был замечательный человек и начальник… Он так помог мне в жизни… Я никогда его не забуду…
Она явно узнала меня, но я никогда ее не видела.
— А как вас зовут?
— Алла, Алла Генриховна. Знаете, я живу не в Москве и вот приехала… и пришла на могилу. Всего вам доброго!
Она поспешно ушла.
— Ты когда-нибудь слыхала про нее? — полюбопытствовала Натэлла.
— Может и слыхала. Мало ли имен упоминалось в разговорах. Алла не такое уж редкое имя…
— Красивая баба.
— Да, но какое теперь это имеет значение… Я же знаю, что у него было полно баб. Она, наверное, из Капустина Яра, сказала же, что живет не в Москве. И, наверное, любила его. Немудрено. Его было за что любить. Вероятно, многие из этих баб бывают на его могиле. Мне на днях Стаська говорила, что видела тут цветы… Но любил-то он меня. А это… подножный корм.
— А ты видела, как она одета? Шубка у нее не из Капустина Яра.
— А какая у нее шубка? Каракулевая по-моему?
— Каракуль каракулю рознь! Это гулигаш.
— Это еще что такое?
— Самый дорогой сорт каракуля!
— Наверное, у нее богатый муж. Да черт с ней.
Я положила цветы на снег.
— Хочешь побыть одна? Я подожду в машине.
— Да нет, пойдем, я что-то замерзла.
— Может, выбросить ее розы, а?
— Ну вот еще! — возмутилась я. Хотя мне ужасно хотелось это сделать. Но я сочла это ниже своего достоинства.
