неподвижно с открытыми глазами...
Но атаки не было.
От бомбежки пострадали и фашисты, даже, пожалуй, больше нас. Ночью мы не мешали им приблизиться к нашему переднему краю. Накопилось их там много. И вот теперь не могут, видно, оправиться от своих же бомб... В общем, время для атаки они упустили, зато мы успели укрепиться на новых местах.
На втором этаже конторы метизного завода старший лейтенант Большешапов установил пулеметы. Это была отличная позиция: бомбежка расчистила нагромождения развалин, сектор обстрела увеличился.
Наконец немцы опомнились и бросились в атаку. Расстояние между нами было метров сто пятьдесят. Заработали наши пулеметы. Первую линию наступающих удалось остановить почти около самой стены котельного цеха. Чтобы подавить пулеметы, гитлеровцы выкатили пушку и открыли огонь прямой наводкой. Теперь снаряды рвались уже внутри конторы. Наши пулеметчики замолчали.
Надо было уничтожить пушку или ее расчет. Но как? Огнем снайпера или гранатами? И кто сделает это?
На глаза командира роты попался Саша Колентев, невысокого роста уральский паренек, снайпер. Появлялся он всегда неожиданно, в самый критический момент. Одет легче обыкновенного солдата- пехотинца. Худые, тоненькие ноги замотаны грязными обмотками, изодранная, пропотевшая гимнастерка, измазанная кровью и грязью, казалось, вросла в кожу. Помятая осколком каска натянута на голову до самых ушей, но большие синие глаза блестят задорно. Это он — знали о нем такое, — бросая гранату, бывало, кричал: «Фрицы, ловите!» Или: «Разойдись, фашисты, гранаты летят!»
И вот наш Саша уже на крыше конторы. Как он туда пробрался, под огнем? Выстрелил раз, второй, третий... И тут же по нему хлестнули вражеские пулеметы. Саша отшатнулся в сторону. Его снайперская винтовка повисла на выступе стены. Неужели убит? Фельдшер Леня Селезнев стал пробираться в коридор конторы. Подполз поближе, крикнул:
— Саша, ты живой?
— Живой, только шевелиться нельзя, — послышался ответ. — Меня два снайпера взяли на прицел. Не подходи...
Селезнев быстро вернулся, доложил командиру батальона.
— Эх, молодость!.. — ворчал комбат. — Погорячился парень. К его бы молодости да темпераменту еще бы голову рассудительную. Вот что мне нужно в батальоне.
— Философия хороша после боя, — заметил замполит Яблочкин...
— Пушку надо подорвать гранатами, — сказал комбат.
Выполнить эту задачу вызвался связной четвертой роты Пронищев, широкоплечий, курносый, голубоглазый сибиряк.
— Идите сюда, смотрите, — подозвал его к себе комбат. — Сейчас вы, согнувшись, бегом, бегом пересечете двор, у самой стены заляжете. Хорошо осмотритесь. Примечайте, с какой стороны простреливается участок. Из-под стены котельного цеха ползком спуститесь в воронку, оттуда — к паровозу. Из-за паровоза и бросайте гранаты. Вас будут прикрывать снайперы. Помните, путь опасный, задача сложная, действуйте не торопясь, хладнокровно. Вы меня поняли?
— Так точно, второй год воюю.
Пронищев поправил на ремне противотанковые гранаты, зарядил автомат, козырнул и выбежал из цеха.
Рядом со мной стоял Миша Масаев. Я спросил его:
— Ну как, дойдет?
— Должен. Если хватит выдержки...
Пронищев стремительным броском пересек двор. Теперь ему надо было залечь у стены, как наказывал комбат, но Пронищев сразу побежал к котельному цеху.
— Назад! — крикнул комбат. — Вернись!
Убедившись, что кричать бесполезно, комбат замолчал. Пронищев пробежал по открытому месту, обогнул котельную. Вот он уже поравнялся с трансформаторной будкой. Фашисты не стреляли. Может быть, думали, что русский солдат бежит к ним в плен...
До паровоза оставалось метров пятнадцать. «А там его уж не достанут», — подумал я про себя.
И тут заработали пулеметы. Пронищев дернулся, остановился, повернулся лицом в нашу сторону и упал. Все мы оцепенели. Комбат стоял бледный, молчал.
— Вот к чему приводит неразумный риск, — наконец сказал он. — Эх, Пронищев...
Командиры посмотрели друг на друга, как бы советуясь молча. Потом комбат обернулся к нам и спокойно, словно о чем-то обыденном, спросил:
— Кто сможет подорвать эту пушку?
Я посмотрел на Мишу Масаева, он взглядом ответил: «Давай!»
— Разрешите, товарищ капитан, нам с Масаевым!
Масаев — здоровый, сильный матрос с лихо закрученными усами — встал рядом со мной. Командир батальона взглянул на старшего лейтенанта Большешапова, как бы спрашивая его: «Ну, как твои матросы?»
Большешапов ответил:
— Сделают, будьте уверены.
Комбат подошел, пристально посмотрел нам в глаза, потом спросил:
— Как будете действовать?
Сперва проберемся вдоль цеха по стене, далее... — я показал пальцем на траншею.
— Значит, по фашистам шагать решили?
— Дальше — подземная труба, человек пролезет. По ней — в котельную, к нашим пулеметчикам, потом ползком — к паровозу. Из-за паровоза бросим гранаты.
— Так, значит, под землей... Ну хорошо. Только не спешите. Тут мы вам помочь не сможем, все зависит от вас, понятно?
— Понятно! — ответили мы.
Комбат, положив свои большие руки на наши плечи, сказал:
— Ну в добрый путь, подводники...
«Подводниками» он называл всех моряков.
Пошли по траншее. Миша наступил на грудь мертвого фашиста — нога провалилась... Чуть не упал. Но пока все шло благополучно.
Полезли в подземную трубу. Я — первым, Миша — за мной. Сыро, темно, душно, под руками скользко и липко. Развернуться нельзя — тесно. Мне еще ничего, а Миша грузный, плечи у него широкие. Слышу его тяжелое, прерывистое дыхание. Надо остановиться, подождать.
Миша подползает, сопит и толкает меня: ползи, мол, дальше, чего разлегся.
Труба поворачивает. В нос ударил свежий воздух. Видно, где-то рядом пролом или еще какая-то отдушина. Стало легче.
Ползем по рукаву трубы вправо. Проходит минут пять. Мы оказываемся в кирпичной яме, прикрытой железной крышкой. Это одна из межцеховых канав, которые объединяют заводскую канализацию. Лежим и думаем: где мы — под цехом, занятым фашистами, или под котельной, где сидят наши пулеметчики, которые в ходе последнего боя попали в окружение?
Миша откинул одну створку железной крышки.
— Ну, что там?
— В такую щель разве увидишь...
— Отбрасывай крышку!
Когда отвалилась крышка, мы увидели, что оказались в каком-то огромном цехе с обгоревшими стенами. По всему цеху посвистывают пули. Они ударяются о станки, высекают искры. Возле станков кучки необработанных деталей. Свалившись на них, лежат на животе, на спине, на боку убитые солдаты. И гитлеровцы, и наши товарищи, моряки-тихоокеанцы... В цехе никакого движения.
Мы вылезли из ямы, подползли к станку, прижались. Крышу цеха давно уже снесло, и мы видели небо.
