– Скидовай шапку, нахалюга, – Губерт отвесил подзатыльник сыну, заставив его поклониться главному в городе палачу. – Вот, господин Миллер, учу мальца уму разуму. А то оболтусом растет, не пойму в кого.
– Все хорошо, господин Крохт, – Петер попытался увести с улицы Клауса, но кузнец решил, что его объяснения случившегося пришлись не по нраву палачу, поэтому он потащился за Миллером, громыхая на всю улицу о том, какой у них в Оффенбурге замечательный палач:
– Господин Миллер и в тюрьме людей лечит, кто заболеет. И настойки, какие ни попросишь, изготавливает! И ведьму завсегда спознать могет. А ведь всем известно, что все беды от ведьм!
– Верно говоришь! – к кузнецу подошел бывший солдат. – Господин Миллер так вытянул в колодках мою ногу во время допроса по делу старой Марты Бирсфельд, что та хрустнула, а потом снова стала гнуться. А ведь все соседи знают, что я был ранен в схватке с людьми знаменитого Кровавого Перца, чтоб черти припекли его хилую задницу в аду! И с тех пор уже не мог встать на ногу и передвигался только при помощи костылей!
– Хорошо, хорошо, – Петер Миллер открыл дверь в дом, затолкнув туда сына и продолжая раскланиваться с соседями.
В этот момент взгляд его упал на стоящего в толпе офицера в мундире цвета вареного рака с золотыми позументами на груди, как носили офицеры личной гвардии бургомистра, и, обреченно вздохнув, пригласил его войти.
Растроганный здравицами, которыми соседи славили его отца, Клаус замешкался было в прихожей, снимая уличную обувь.
В то время как офицер вдруг приблизился почти что вплотную к Петеру и тихо, но внятно произнес:
– Меня прислал к вам магистр ордена. Скажите только «да» или «нет». Только это и хочет услышать от вас Гер Кульер, этого желают все наши братья. Решайтесь, господин Миллер. Как честный человек, вы не можете стоять в стороне, наблюдая, как мир сползает в преисподнюю! Умоляю вас, скажите магистру «да», и мы все не пожалеем положить свои жизни для защиты вас и вашей семьи!
– В том-то и дело, дражайший господин Мейфарт, что, как честный человек, я не могу рисковать жизнями своих близких. Кроме того, то, чего вы требуете от меня – совершенно незаконно. А я всегда придерживался буквы закона.
– Но люди же гибнут! Бароны наживаются на аутодафе, а беднейшие из бедных оплачивают своей кровью их роскошества! Решайтесь, Гер Миллер, и господь не оставит вас! Жители нашего города знают вас как самого справедливого, честного и добропорядочного человека. Не побоюсь этого слова, но на сегодняшний день вы единственная надежда Оффенбурга.
С этими словами офицер порывисто сжал руку палача и распахнул дверь на улицу, махнув на прощание черной шляпой с алым страусовым пером.
Сконфуженный речью молодого человека, пожалуй, даже больше, нежели льстивыми похвалами соседей, Гер Миллер стащил, наконец, сапоги и, надев домашние разношенные тапки, отправился к рукомойнику. При этом он старался не смотреть в глаза сына, точно опасался того, что сейчас и его маленький Клаус вдруг начнет славить и превозносить его способности и душевные качества. Что и он начнет его о чем-то просить и требовать.
Впрочем, все, о чем говорили соседи и молодой протестант Йохан Мейфарт, было чистейшей правдой. Господин Миллер считался непревзойденным палачом в округе. Не было равных ему в поисках ведьминого клейма и в запрещенном ныне испытании каленным железом. Потому все знали, ежели Петер Миллер ручается, что никакой чертовой метки на теле подозреваемой нет, следовательно и пытки бесполезны, спорить с ним – дело неблагодарное и бесполезное. Потому как, коли уж сам господин Миллер не отыскал, никто уже не отыщет. А посему не мучить дальше нужно человека, ожидая, что он под пыткой оклевещет себя, а отпустить подобру-поздорову.
Ни один раз герцог Годельшаль звал Миллера главным палачом в Ортенау или был готов сделать его комиссаром по ведовским процессам. Но Петер Миллер не желал покидать свой уютный домик, отрывая сына от его друзей и жену от родичей и подруг. Потянешься за тяжелым кошельком, уедешь в столицу, а там, на глазах у правителя, дел не сделаешь, за каждым шагом догляд. Другое дело заштатный городок, где даже судьи – свои люди, а судебные исполнители, тюремщики и даже стражники в твоем непосредственном подчинении. Из страха и немалого почтения не то что большой пакости не учинят, так и каждую мелочь лишний раз обсуждать являются. Можно жить, не тужить.
Что же касается почетной должности комиссара, то для нее Петер Миллер хоть и лучше других подходил, потому, как умел сказать, кто виновен, а на кого напраслину возвели, но сам считал, что такая работа хороша для бессемейного. Ему же – мужу и отцу – не солидно каженный день по городам и деревням разъезжать, словно он не человек, а пес приблудный, своего угла неимеющий. Не ровен час, в дороге захвораешь, а ухаживать за тобой и некому.
Глава 2
Наложница дьявола
Слово дьявол (diabolus) происходит от «dia» (т. е. duo, два) и «bolus» (т. е. morsellus, укус, смерть), так как он несет двойную смерть, а именно – телу и душе. В переводе с греческого слово это обозначает «замкнутый в темницу». Это тоже верно, то есть, ему не разрешается вредительствовать столько, сколько он хочет.
Однажды в ворота тюрьмы постучала восьмилетняя девочка, пришедшая пешком из соседней деревни. Впрочем, это было не удивительно, дорога прямая, так что, если идешь, в любом случае доберешься до места. Странности начались позже.
Девочка явилась на рассвете, и заспанный Петер, натянув штаны и накинув на плечи платок жены, пошел открывать дверь.
Впустив малышку в дом, он зачерпнул себе из стоящей на скамье кадки в кружку воды и, выпив, спросил у гостьи, зачем та пожаловала.
Петер умел вправлять людям кости или лечить от язв, пролежней и ожогов, так что к нему частенько обращались за помощью. Поэтому и на этот раз господин Миллер решил, что девочку послали к нему за какой-нибудь мазью.
– Я полюбовница дьявола, – величаво представилась малявка, окидывая сухопарую, тщедушную фигурку палача с нескрываемым презрением.
– Кто? – сделал вид, что не расслышал Петер, исподволь разглядывая явившееся к нему исчадье ада.
– Любовница я его, – девчонка шумно вытерла сопли рукавом и, сверкая глазами, уставилась на палача. – Желаю предстать перед судом и принять смерть на костре. Пишите, я щас все расскажу.
– Что расскажешь-то? – Петер выпил еще немножко и, наполнив кружку еще раз, протянул ее девочке.
– Расскажу, как и что у нас было. Как и где встречались, любились. Хочешь, расскажу, какой у моего черта хрен? Как у мерина. Хочешь, расскажу, какая у него….
– Может, ты есть хочешь? – казалось, Петер не замечает сказанного девчонкой. На самом деле, опустив голову так, что светлые кудри закрыли лицо, он тишком разглядывал ее, примечая черты безумия, и соображая, временное ли это помешательство или давно запущенная болезнь.
– Есть, конечно, хочется, – девчонка сразу же присмирела, сопя носом и переступая босыми ногами, не смея больше глаз поднять на палача.
– Ну, тогда проходи, гостьей будешь, – Петер ласково подтолкнул ее в светелку, где уже копошилась у камина жена.
Накормив девочку и позволив ей поспать до обеда, Петер отправил ее домой с местным торговцем, отправляющимся в те края для закупки конопляной пряжи. Строго-настрого наказав купцу доставить пигалицу в дом ее родителей в целости и сохранности, после чего господин Миллер посчитал свою миссию исполненной, но ошибся.
Через неделю девочка заявилась снова. На этот раз, стуча уже не в двери тюрьмы и не в дом палача, располагающийся тут же, а в двери судьи Тенглера. Так что ее пришлось арестовать и передать в руки господину Миллеру, так как, согласно инструкции, девочки, достигшие возраста шести лет, уже могли иметь половые сношения и иметь детей. А, следовательно, могли оказаться
