Глава 3
Жизнь председателя
— Питер Брейгель терпеть не мог детей. Вы посмотрите на их типично идиотические лица. Это ведь выродки какие-то.
— Эти детские выродки со временем превращались в уродов-взрослых, у него ведь и взрослые такие же. Но мне они симпатичны, потому что они не мрачные, а веселые уроды. Даже самый совершенный мрачный человек хуже веселого урода, — возразил Максим, посмотрев на женщину.
— Да, это верх черного юмора. Мне кажется, Брейгеля никто не воспринимает как черного юмориста. А меня Матильда зовут, — сказала женщина и улыбнулась, этак кокетливо поведя плечиком.
'Жирное чудовище, — подумал Максим. — Она еще заигрывает, с ума сойти'.
Матильда была в белом костюме, хотя это зрительно увеличивало ее тело, придавая ему невнятность и необъятные размеры. Но, похоже, это ничуть ее не смущало. На голове была огромных размеров шляпа с розовым пером экзотической птицы. Одно это небрежно развивающееся на шляпе перо стоило двухмесячной зарплаты, которую Максим получал в своем издательстве.
Максим случайно оказался на выставке. Он и идти-то не хотел, хотя Брейгель ему нравился, но только здесь сегодня он понял насколько.
Потом они с Матильдой прохаживались по залу, говорили о Босхе и Малевиче, а еще о Бахе.
— А поедемте ко мне в гости, — вдруг предложила Матильда и расхохоталась. — Да не бойся, я же тебя не съем.
Максим побывал у нее три раза, на четвертый она предложила ему остаться насовсем. Первую ночь, когда они были вместе, он думал, что его стошнит. Потом ничего привык как-то, даже начало иногда нравиться, во всяком случае, о Марине — своей бывшей жене — он совсем не думал. Она почему-то сразу ушла из его жизни, и если вспоминалась, ничто внутри него не вздрагивало.
Он как-то незаметно для себя полюбил, положив голову на огромный мягкий бюст Матильды, слушать рецепты приготовления экзотических блюд. Она знала наизусть тысячи рецептов из разных стран мира. О гвинейской птице Бау-ба, клокочущей зобом так, что кажется слышен в ее песне звук океанского прибоя, которая готовится в глиняном сосуде, закопанном в землю на 2 дюйма с травами выжженной равнины, и от вкуса которой людей охватывает помрачение ума, и они начинают видеть мертвых предков; о редкой озерной рыбе Анабас, которая многие десятки километров может проползти на плавниках в поисках невысохшего водоема, но, приготовленная индейцами племени Карауги, источает упоительный аромат на сотни метров, о вкусе которой местные краснокожие индейцы складывают песни, а женское тело после употребления Анабаса становится молодым и упругим; об ушах жирафа южной Америки, засоленных в выдолбленной деревянной миске, секрет приготовления которых знают только местные аборигены; об оленьем вымени, закопченном эскимосами Аляски, после съедения которого не страшен никакой мороз; о салате из крошечных птичек Колибри; о жареных лапках богомолов; о блюде из тушеного языка индийского слона…
— Ты замечал, мой мальчик, как едят люди? По тому, как ест человек, можно распознать его характер. Есть люди, которым совершенно не идет есть. Они как будто делают что-то непристойное, на них и смотреть-то стыдно. Но есть люди, которые едят будто танцуют. Наблюдать за ними — эстетическое удовольствие, удовольствие в наблюдении за процессом. Во время еды проявляются многие человеческие комплексы. Всякий при еде на людях старается скорчить из себя что-то особенное, он наблюдает за процессом своей еды словно со стороны. И совсем другое дело, когда он ест дома наедине с собой. Часто человек отвратителен в эти минуты. Ты видел, как ест Обжора? Это омерзительно. Даже на людях он старается, но не может побороть свою гнусную суть. Вся суть человека вылезает наружу, когда он ест, хоть и пользуется ножом и вилкой.
Матильда обучала Максима, как распознавать вкус и запах блюд. За первый месяц он перестал питаться в столовых, макдональдсах и прочих заведениях быстрого питания. Рестораны они с Матильдой посещали только особенные. Не всегда это были дорогие заведения, но Матильда знала, где готовят правильно. Каждый день из этих ресторанов к ним домой доставляли готовые блюда. Вкус Максима обострился, он уже распознавал тончайшие оттенки и запахи блюд и напитков. Это было удивительным и новым для него ощущением — у него словно менялось мировоззрение. Каждое экзотическое блюдо несло в себе не только вкус, запах и внешний вид, но и особые ощущения, отклик организма. Все зависело от пропорций тех или иных продуктов. Были эротические блюда, после которых в организме разгоралась буря сексуальных желаний; были блюда, после которых активно начинал работать мозг, некоторые из них успокаивали или наоборот возбуждали; были блюда, которые лечили болезни — от других, если употреблять их часто, болезни наоборот развивались. Все это было сложной наукой, которую нужно было изучать, и он погрузился в нее с головой. Максим не любил учиться, но здесь было совсем другое, здесь было то, к чему, как оказалось, он стремился всю жизнь.
— В свободное от еды и отдыха время Матильда занималась рукоделием. Она создавала дивные шкатулки из человеческих волос. Каждая шкатулка была произведением искусства. Иногда Матильда выставляла их на выставках народных промыслов, и ее шкатулки привлекали особое внимание посетителей. Для этого она покупала волосы или их приносил Обжора.
Уже более десяти лет Матильда являлась председателем клуба 'Петербургский гурман'. Как правило, ежемесячные собрания клуба проходили в доме культуры имени известного гурмана и обжоры времен социалистического реализма Максима Горького или у кого-нибудь из членов клуба на дому, в тех случаях, когда опробовалось новое редкое блюдо. В городе поговаривали, правда, что бывают и тайные собрания Клуба, но это все были ничем не подкрепленные слухи.
Клуб 'Петербургский гурман' считался элитарным закрытым обществом и попасть туда было непросто. Требовалось три рекомендации членов клуба, после чего кандидатура еще долго обсуждалась на собраниях, назначали испытательный срок и уже только после этого допускали к столу. А вот вылететь было элементарно — стоило только застукать члена элитарного Клуба с шавермой в руке — и можно было писать заявление об уходе по собственному желанию.
Народ, посещавший 'Петербургский гурман', был разный: два банкира, оставлявшие охранников за дверью; один прославившийся в криминальных кругах бандитский авторитет, в миру известный как Булыжник; отец-основатель секты 'братья по разуму'; гипнотизер и экстрасенс Эдуард Павлович. Его всегда сопровождала группа учеников, готовых по первому же мановению Учителя защитить — убить, покалечить кого угодно, хоть себя. Ученики были полностью лишены индивидуальности. Они словно были в своем учителе — внутри и одновременно одними из его живущих отдельно органов. Была болтливая и назойливая, как муха, Тамара Петровна, но с песьим обонянием настолько тонким, что любое блюдо она могла определить через плотно закрытую крышку. Был рабочий Никодим — огромного роста человек со звериным чутьем, малоразвитый и грубый. О нем говорили, что он на двойки закончил школу для умственно отсталых детей, но вкус к еде имел безупречный. Был инвалид, которого все называли Филолог. Члены Клуба побаивались и сторонились его. Приходил и Павел Владимирович — великий изобретатель новых небывалых блюд, сочетая в них не сочетаемое, смешивая не смешиваемое (самую грубую пищу с самой нежной), получая столь изумительный изысканный вкус, что на его обеды, которые он устраивал ежемесячно, с удовольствием собирались все члены клуба. Делала исключение даже Мария Ивановна — известная вегетарианка, но страстная любительница домашних животных. Имелся и свой рыбник Иван Иванович, выращивавший в домашних аквариумах питательную и вкусную в рыбном рагу Золотую рыбку, Барбусов и Гуппи, ну и, конечно, неповторимых по вкусу Хромисов. Был среди членов Клуба и один неприметный человек, совсем ни с кем не разговаривавший, евший всегда что дают, не требовавший себе что получше — ножку там грудку или язычок, — но было всегда видно, что в мыслях он что-то держит. И хотя по всему он не обращал на себя никакого внимания, но вот именно его вырывал непривычный глаз из толпы народа, именно на него — черт знает почему! — хотелось посмотреть вторично. Звали его Феликс Моисеевич. Никто о нем ничего не знал, кроме того, что когда-то он пострадал от терракта и с тех пор слегка не в себе.
