Мама

— Автобуса долго ждал. А как у тебя, на ниве про­свещения? Ведь у тебя сегодня педсовет?..

— Нет, это еще не педсовет... Ох, Костя! У меня се­годня был бой! Сейчас сядем, все расскажу!

Она убежала в кухню.

Когда она внесла в комнату сковородку, Константин вдруг сказал:

— Да, знаешь новость?

— Что такое? — с интересом обернулась она.

Он подошел к ней с таинственным видом и, обнимая ее и одновременно поддерживая горячую сковородку, шепнул ей на ухо:

— Я тебя люблю!

За ужином Светлана изображала в лицах завуча, физкультурницу Валю, ну, и себя, конечно.

— Понимаешь, Костя, она вся сухая-сухая, руки, пальцы, какая-то вся... диетическая, что ли! И таким лас­ково-медовым голосом: «Валентина Николаевна, Светла­на Александровна! Лена Некрасова — наша гордость, и вдруг тройка по физкультуре!» Валя сейчас же сдает позиции: «Четверку, конечно, я, пожалуй...» А Ирина Петровна: «Четверку! Как можно! Проверьте еще раз, на следующем уроке. Светлана Александровна, ведь вы не возражаете?»

— Ну, а ты? — спросил Константин.

— А я говорю: «Возражаю». Так ко мне все и обер­нулись. Ирина Петровна еще слаще: «Вы, видимо, тоже еще не пригляделись к своим ученикам». А я говорю: «Ирина Петровна, мне кажется, я уже ко многому при­гляделась».

— Здорово! — сказал Константин. — И правильно, ведь ей лишь бы процент успеваемости нагнать... Слу­шай, Светланка, как эта штука называется? — Он про­тянул ей пустую тарелку.— Дай-ка мне еще. Ты изуми­тельно вкусно готовишь! У тебя природный кулинарный талант... Ну, а дальше что было?

— А дальше я сказала, что снижаю отметку по дис­циплине Шибаеву и Якушеву. Ирина Петровна, конечно, опять возражать... И понимаешь, чем кончилось?.. Она столько меду и столько яду в рот набрала, сколько уда­лось набрать, и с такой приятной улыбочкой: «Некоторые учителя в начале учебного года очень неохотно ставят хорошие отметки. Они считают, что в каждой работе ну­жен прогресс. И вот с каждой четвертью класс делает все большие и большие успехи...» Ручкой своей поясни­ла... таким выразительным жестом, как бы поднимаясь со ступеньки на ступеньку: «И наконец, в конце учебного года...»

— Ого! — сказал Костя.— Ну, а ты?

— А я засмеялась. «Нет, говорю, я этого еще не умею делать».

К концу ужина Светлана заметила, что говорит она одна, так и прежде всегда бывало, а Костя только слу­шает.

— Ну, а как у тебя? Ничего нового?

— Да в общем-то ничего. Сашка Бобров из отпуска вернулся. Загорел, поправился, очень доволен.

— Он куда ездил?

Из всех Костиных товарищей старший лейтенант Са­ша Бобров был самый несимпатичный. Он был неприя­тен грубоватыми манерами, самоуверенностью, бесцере­монно громким голосом.

В дверь постучала соседка:

— Светлана, ваше письмо к нам в ящик попало. От кого бы это? Должно быть, от московских подруг.

Светлана уже сделала движение — надорвать конверт, но вовремя увидела, что письмо адресовано не ей, а Кос­те. Смотреть на обратный адрес и на фамилию отправи­теля не нужно — почерк был очень хорошо знаком. Впрочем, фамилия отправителя четко выведена внизу конвер­та: «От Бочкаревой Н.С.»

— Костя, это тебе.

Костя догадался, от кого письмо, еще раньше, чем взглянул на конверт. Почему догадался? Значит, все-та­ки было что-то в глазах Светланы... или в звуке голоса...

Выйти из комнаты теперь невозможно. Но ведь нельзя же и просто сидеть за столом и, не глядя на Костю, при­хлебывать чай! Выручил пакет с большими кусками ко­лотого сахара. Когда покупала, пожалела, что не пиле­ный, а теперь пригодился.

Светлана взяла из буфета щипцы и преспокойно ста­ла колоть кусок за куском.

Надя Бочкарева... К ней не подходит эта фамилия... Пускай она уже больше двух лет Бочкарева, для Светла­ны она осталась Надей Зиминой. Бочкарева — что-то не­множко неуклюжее, веселое и легкомысленное. При сло­ве «Зимина» видишь сверкающее белое поле и деревья в снегу... что-то очень красивое, строгое... Ну, и холодное, конечно.

Надя Зимина. Она училась в школе вместе с Костей. Друг детства. Костина первая любовь.

— Собственно, это нам обоим письмо. Вот, прочти.

Надя писала, что только недавно от своей матери узнала о Костиной женитьбе. «Поздравляю и тебя, и Светлану. Костя, она чудесная, я очень рада за тебя... И знаешь еще, Костя, мне все думается, кто был бы сейчас очень счастлив: твоя мама. Мне всегда казалось, что она этого хотела, ведь она любила Светлану, как род­ную дочку».

Светлане самой так казалось иногда. Странно, что Надя тоже это заметила.

Костина мать умерла два года назад. В то последнее лето Светлана чувствовала, что стала ей как-то особенно близка. Бывают невысказанные мысли и слова, остав­шиеся непроизнесенными.

— Знаешь, Светланка, — сказал Костя, — я сам тоже часто об этом думаю... ну вот что она пишет о маме.

В письмо была вложена фотография Надиной дочур­ки, которой недавно исполнился год. Видимо, Надя счи­тала, что теперь, после такого большого перерыва, когда у Кости все так хорошо наладилось в жизни, можно вос­становить дружеские отношения.

— Дай-ка, дай сюда, покажи! — Светлана потянулась к фотографии.— Хорошенькая.— Она внимательно раз­глядывала нежное детское лицо, стараясь подметить в нем знакомые черты.— Славная девчурка, правда? Толь­ко на Надю не очень похожа. Она похожа...

Девочка была похожа на отца, Надиного мужа, ко­торого Костя — Светлана знала — терпеть не мог. По­этому она и не назвала его, остановившись вовремя.

— Тебе неприятно, что она написала? Костя, да?

Светлана присела рядом, ее рука легла на его плечо.

— Нет, отчего же? — Костя прижался щекою к этой руке.— Наоборот, ведь нельзя же так и остаться на всю жизнь враждующими родами, как Монтекки и Капулетти... Ты мне нальешь чаю, Светланка?

Константин потянулся к сахарнице с мелко-мелко на­колотыми кусочками сахара — никогда Светлана не ко­лола так. И вдруг спросил жалобным голосом:

— Светланка, ты у меня ревнючая?

— Нет,— твердо сказала Светлана.— Вообще я счи­таю, что ревность — самое неразумное и даже бессмысленное чувство!

— Чувства не всегда бывают глубокомысленными, Светик, и по большей части, когда они бушуют в челове­ке, разум молчит.

— Ну, значит, во мне это глупое чувство не бушует, потому что я могу рассуждать. Ну, подумай сам, где тут логика? И может ли быть что-нибудь нелепей этой твоей ревности?

— Почему «моей»? — спросил Костя.

— Потому что ты ее своей жене приписываешь. Я го­ворю, подумай сам: если я знаю и верю, что ты меня лю­бишь, зачем я буду ревновать, себя и тебя терзать подо­зрениями?

— Правда, Светик,— обрадованно сказал Костя,— Никогда не терзай, умница ты у меня!

— А если, скажем, я вдруг почувствую,— продолжа­ла Светлана,— что ты... то есть я хочу сказать, если жена вдруг заметит, что муж ее разлюбил, так зачем он ей та­кой нужен, скажи на милость!

— Правильно,— подтвердил Костя,— гнать такого в три шеи, и дело с концом!

— Вот именно! Не нужен он мне такой! И неужели женщина может думать, что она вернет себе любовь му­жа, если будет терзать его попреками и сцены ему устраивать?

— Между прочим, Светланка, не всегда такая шум­ная бывает ревность. Иногда она, наоборот, очень милая, тихая, сдержанная...

— Не верь, Костя, в милую ревность, не бывает и не было никогда такой!