Мама

Она поняла, почему он сказал так. Должно быть, счи­тал, что если не теперь, то прежде все-таки ревновала его к Наде. Но разве то была ревность?

Девочкой еще, узнав о его любви, так горячо желала ему счастья. Позднее, когда уже многое стала понимать, страдала за него, порою даже ненавидела Надю. Но за что ненавидела? Не за то, что Костя любит ее, а за то, что Надя к нему холодна. Разве это можно назвать рев­ностью?

Светлана опять пододвинула к себе фотографию Надиной дочки.

— Славная очень, правда? Глазенки славные... Кос­тя, а как тебе... Если бы...— Она не докончила.

— Что?

— Нет, я так.

III

Светлана всегда любила ходить к своим ученикам. Это осталось еще со школьных времен, когда была от­рядной вожатой.

За каждой незнакомой дверью таится неожиданное. Она любила представлять себе, какие у ее пионеров ро­дители, какая квартира, обстановка, взаимоотношения в семье. Иногда выходило именно так или почти так, иногда совсем по-другому. Маленькие сюрпризы, при­ключения, игра в загадки и отгадки.

Вот большой светло-серый дом, новый, четырехэтаж­ный. Двери всех квартир одинаковы, и комнаты в квар­тирах расположены по одному образцу, но стоит войти в переднюю, и начинается неповторимое своеобразие. Оно начинается даже немножко раньше — ведь двери квартир, пускай одинаковые, все-таки имеют свою инди­видуальность. Одни заботливо обиты клеенкой и войло­ком, другие легкомысленно ничем не прикрыты.

А почтовые ящики с пояснениями, куда и какую газе­ту класть — упаси боже, перепутает почтальон, так и слы­шишь раздраженные голоса немирно живущих соседей.

А звонки — «Три длинных, один короткий», «Два ко­ротких, один длинный», и где-нибудь в стороне от общего списка новенькая кнопка с отдельной проволочкой и чет­кая, неулыбчивая надпись: «Только Зябликову».

Дверь, у которой остановилась Светлана, строгая, спокойная, без единой царапины, без следов нетерпели­вых мальчишеских ног внизу, без списка жильцов и звон­ков сбоку. Всю квартиру занимает одна семья.

Семья... Тоже со школьных времен осталось чувство, наивное, конечно,— ведь знаешь, что не всегда бывает так,— наивное ожидание, что если в доме живет семья, значит, в доме — счастье.

Здесь, за этой спокойной дверью, Светлана уже была в начале четверти. Отца Лены Некрасовой — он старший инженер на заводе — не застала тогда. Ее принимали три Елены: Елена Ивановна — бабушка, Елена Евгень­евна — мать и Лена-маленькая, Светланина ученица.

Очень приятный был вечер, очень приветливо прини­мали... Как только Светлана вошла в столовую, ей на­встречу, отложив книгу, поднялась Елена Евгеньевна, высокая, пышная, улыбающаяся. Протянула красивую белую руку, заговорила мягким грудным голосом, по­знакомила со своей матерью. И сейчас же Светлана уло­вила немой язык взглядов трех Елен, видимо очень лю­бящих друг друга и привыкших все понимать даже без слов. Взгляд Елены Евгеньевны в сторону Елены Ива­новны: «Ты нам поставишь чайник, мамочка?» В сторо­ну Лены-маленькой: «Посмотри-ка, дружок, осталось ли еще в буфете рассыпчатое бабушкино печенье».

Елена Ивановна сейчас же удалилась, именно не ушла, а удалилась, милая такая, внимательная, еще по-молодому стройная, хотя и седая.

А Лена-маленькая очень деликатно, как бы мельком, заглянула в буфет и успокоительно посмотрела на мать: рассыпчатого бабушкиного печенья еще предостаточно.

На редкость увлекательное было печенье! Светлана съела целых три штуки и с трудом удержалась, чтобы не потянуться за четвертым.

Хороший был вечер... Сегодня будет не так. Любопыт­но, как встретят сегодня?

Открыла на звонок Лена. Растерялась даже, не сразу пригласила войти.

Пока Светлана снимала боты, Лена бросилась в сто­ловую. Полуиспуганный, полунегодующий шепот:

— Мама, это Светлана Александровна!

Та же комната с отстоявшимся уютом, который ста­рательно поддерживают все три Елены. Но хотя трубы отопления работают вполне исправно, в комнате холодок.

Даже тугая отутюженная скатерть не зовет к себе, а отталкивает. Блестящий паркет будто предупреждает, чтобы не смели по нему ходить всякие нежеланные гости.

Елена Евгеньевна встает не спеша — гораздо медлен­нее, чем в первый раз.

Пожатие руки холодное, официальное. Бабушка у две­ри в спальню. Светлана кланяется издали: где- то прихо­дилось читать, что, если люди мало знакомы, желание подать руку должен показать старший.

Опять полетели взгляды, на этот раз от периферии к центру. Елена Ивановна — Елене Евгеньевне полуво­просительно: «Нужно ли ставить чайник?» Елена Евгень­евна без колебаний: «Не нужно». Леночка — матери: «Неужели ты будешь ее угощать рассыпчатым бабушки­ным печеньем?» Елена Евгеньевна — Леночке: «О нет!»

Светлана села, положила сумочку на неприветливую скатерть. И вдруг сказала, как о чем-то очень неожидан­ном и забавном:

— А ведь ваша Леночка, Елена Евгеньевна, на меня в большой обиде.

Елена Евгеньевна с деланным удивлением приподня­ла красивые брови.

— В обиде за то, что по моему настоянию ей вывели тройку по физкультуре.

Елена Евгеньевна пожала плечами:

— Леночка учится в школе четвертый год. Насколько помню, это первая тройка. Не только троек — четверок у нее никогда не было.

— И по физкультуре?

Елена Евгеньевна приоткрыла ящик письменного сто­ла и надменным жестом протянула Светлане все велико­лепные пятерки, полученные ее дочерью в третьем классе.

В этом движении Светлана почувствовала вызов: ко­нечно, Елена Евгеньевна была уверена, что учительница в присутствии девочки не станет осуждать других учи­телей.

— Вы правы, очень красивый табель. Но ведь это было в прошлом году. А как Лена этой осенью физкуль­турой занималась, я видела.

Лена сказала хмуро:

— Вы только один раз у нас на уроке были.

— Да, только один раз. Именно в этот раз вы себя почему-то лучше вели. Совпадение. А помнишь, Лена, два последних урока в конце четверти? Ни одного упраж­нения не могла сделать, да и другим мешала.

Лена спросила, чуточку покраснев:

— Вам Валентина Николаевна рассказывала?

— Нет. Мне никто не рассказывал. Я очень люблю все видеть своими глазами. Во время физкультуры у ме­ня свободный час. Из коридора все очень хорошо видно и слышно.

Теперь Лена краснела все гуще и гуще, как краснеют блондинки с нежной кожей. Кончики ушей, казалось, ста­ли у нее совсем горячие.

Светлана притянула ее к себе:

— Сама-то как ты считаешь, хорошо занимаешься на уроках физкультуры или плохо?

— Какой же это урок — физкультура? — прошептала девочка.— У нас ее и за урок никто не считает.

— За урок не считаешь, а пятерки получать хочется? На каком же основании ты ждала пятерки?