Мама

— Ого!

— Дочке в апреле год будет. Маша, а сколько Севке твоему?

— Семь лет. Осенью в школу пойдет.

— А вы что делаете сейчас, Вадим?

— На заводе работаю. Второй год.

— Я слышала, вы с медалью кончили, в институт со­бирались?

— Да, собирался. Светлана Александровна, ведь это значит уехать на пять лет. Маме трудно. А ведь я и сей­час учусь, только на заочном.

— А ты, Андрюша, как твои успехи?

Володя сказал:

— Андрюша у нас отличник.

— Круглый,— заметил Вадим.

— На медаль гонит,— усмехнулся Толя.

И было в этих словах не то осуждение, не то отголосок давнего спора.

— Ну что ж,— сказала Светлана,— разве плохо быть круглым отличником? Андрюше очень хочется в институт поступить, правда?

— Да, уж на производство я не пойду,— проговорил Андрюша солидно.

Светлане вдруг захотелось спросить, давно ли он в по­следний раз кнопки глотал.

Но Андрюша, сдвинув светлые брови, обратился к ней, как к арбитру:

— Светлана Александровна, вот вы скажите: если сын слесаря становится академиком — это прогресс?

Светлана, чувствуя какую-то ловушку, улыбалась и не ответила. Но вопрос оказался чисто риторическим.

— Прогресс,— сам себе ответил Андрюша.— А если сын академика становится слесарем — это прогресс?

— А что, позорно, по-твоему, слесарем быть? — оби­делся Володя.— Мой папа...

Как он произнес эти два слова — с гордостью и лю­бовью.

Светлана засмеялась.

— Ты не так ставишь вопрос, Андрюша,— перебила она.— Ты вот как скажи: если каждый слесарь, каждый рабочий, каждый колхозник будет со средним или с выс­шим образованием — это прогресс?

— Вот именно! — радостно воскликнул Вадим.

И вдруг замолчал. Андрюша хотел спорить дальше и вдруг осекся.

Володино лицо стало трагическим, как-то сразу осуну­лось. Куда они смотрят? Что случилось? И Маша, и дру­гие матери поворачивали головы все в одном направ­лении...

По дальней дорожке сквера шла женщина в серой ме­ховой шубке и шапочке. Серый тусклый мех, седая прядь волос... Вся она казалась будто пеплом посыпанная... Она шла медленно, ровным шагом, будто торопиться ей было уже ни к чему, а остановиться и присесть здесь — невоз­можно. Видела ли она что- нибудь, кроме того, что несла в себе? Чувствовала ли, что ее видят? Она пронесла свое горе мимо чужих радостей и надежд и скрылась за тем­ными стволами.

Вадим сказал:

— Пять лет.

За минуту перед этим такие же точно простые слова — «три года», «семь лет» — имели совсем другое значение.

За пять лет человек проходит то страшное расстоя­ние — от первого младенческого крика и дальше. За пять лет Вадим может закончить свой заочный инсти­тут. Пятый год уже пошел, как поженились с Костей,— почти вся моя взрослая жизнь. На пять лет вперед за­глядывает в будущее страна, и какие они огромные — пять лет!

Что ждет эту женщину и ее сына?

Как предлагал Вадим: написать воззвание к преступ­никам? Не написать ли нам воззвание к родителям, Ва­дим? Потому что перед этими пятью были еще девятна­дцать долгих лет. Потому что самый страшный бандит был когда-то маленьким, нежным ребенком и голосом, полным доверия к мудрости, всеведению, непререкаемому авторитету, говорил «мама».

Ребята посерьезнели, не возобновляя спора, стали про­щаться.

— Володя, приходи. И вы приходите, ребята. Володя адрес знает. Ишь ты, фигурные у тебя коньки!

— Да, мы все на фигурных.

— Ну, до свидания, будущие чемпионы!

Они ушли, один длиннее другого. Шагали упругим спортивным шагом.

Светлана увидела Костю, идущего от автобусной оста­новки. Димок радостно крикнул: «Папа!» — и побежал навстречу. Так бегают только совсем маленькие дети, ки­даются со всех ног, раскинув ручонки, с доверчивым ожиданием, что взрослый человек подхватит, не даст упасть.

Константин подхватил сынишку, поднял высоко. Оста­новились. Машину интересную увидели. Машина сталь­ными лапами сгребает коричневый снег, чтобы чистыми были наши улицы.