холку и в следующую секунду очутился на земле. Взяв поводья Счастливчика Линдсея, которые протянула ему Этти, он передал ей Индиго. Она удлинила кожаные ремешки стремян, вскочила в седло и молча погнала на разминку шестерых двухлеток.
Алессандро произнес голосом, похожим на урчание вулкана:
— Я не намерен больше выполнять распоряжения этой женщины.
— Не будьте дураком, — сказал я.
Он поднял лицо и посмотрел мне в глаза. Дождь насквозь пропитал его черные волосы, и они мелкими кудряшками облепили его голову. Глядя на высокомерный нос, скошенный назад череп и неожиданную прическу, можно было подумать, что передо мной — ожившая римская статуя.
— Не смейте так со мной разговаривать. Со мной никто так не разговаривает.
Кукушонок-Подкидыш терпеливо стоял, прядая ушами и посматривая на чаек, пролетавших над Пустошью.
— Вы находитесь здесь только потому, что сами этого захотели, — сказал я. — Вас никто не приглашал, и, если вы нас покинете, никто не будет плакать. Но пока вы здесь, вам придется выполнять все распоряжения мисс Крэйг и мои тоже, и вы будете это делать без возражений. Вам ясно?
— Мой отец не позволит так со мной обращаться. — Он был вне себя от ярости.
— Ваш отец, — холодно ответил я, — должно быть, счастлив иметь сына, который все время прячется за его спину.
— Вы пожалеете, — с бешенством в голосе пригрозил он.
Я пожал плечами.
— Ваш отец сказал, что я должен дать вам на скачки хороших лошадей. Он почему-то забыл упомянуть, что мне придется к тому же молиться на капризного оловянного божка.
— Я скажу ему...
— Говорите все, что угодно. Но чем больше вы будете жаловаться, тем хуже я буду о вас думать.
— Мне все равно, что вы обо мне думаете.
— Лжец, — решительно заявил я. Алессандро уставился на меня, поджав губы, потом резко отвернулся, отвел Счастливчика Линдсея на десять шагов в сторону и остановился, наблюдая, как Этти тренирует молодняк, прогоняя его переменным аллюром. Каждая линия хрупкого тела Алессандро говорила об оскорбленном величии и пламенном негодовании, и мне пришло в голову, что отец его действительно может решить, что я слишком много себе позволяю. А если так, что он может сделать?
Решив не думать о неприятном, я стал наблюдать за двухлетками, мысленно прикидывая их резвостные показатели и скоростную выносливость. Как бы ни иронизировали знатоки по поводу того, что я занялся тренингом, я все больше убеждался, что детские навыки вернулись ко мне так же естественно, как при необходимости возвращаются к человеку навыки езды на велосипеде; да и вряд ли одинокий мальчишка, воспитанный и выросший в скаковых конюшнях, мог плохо усвоить уроки, которые преподавали ему все: от конюхов и мастеров-наездников до тренера. Лошади да старинная мебель в доме были единственными моими друзьями, и я считал, что уж если мне удалось пробиться в люди, имея дело с мертвым деревом, то и работая с горой живых мускулов, я тоже смогу добиться успеха. «Но лишь тогда, когда удастся избавиться от Алессандро», — напомнил я себе.
Этти вернулась после проездки и вновь поменяла лошадей.
— Подсадите меня, — сказала она Алессандро бодрым голосом, так как Счастливчик Линдсей, подобно многим молодым чистокровкам, начинал нервничать, когда наездник долго садился в седло.
На какое-то мгновение я решил, что сейчас все раскроется. Алессандро вытянулся во весь рост, возвысившись над Этти на два дюйма, и бросил на нее испепеляющий взгляд. Этти этого не заметила.
— В чем дело? — нетерпеливо сказала она и, приподняв ногу, согнула ее в колене.
Алессандро посмотрел на меня с полным отчаянием, потом глубоко вздохнул, перекинул поводья Индиго через холку и подставил обе руки под голень Этти. Он подсадил ее довольно пристойно, хотя я бы не удивился, узнав, что он делает это первый раз в жизни.
Я благоразумно не рассмеялся, даже виду не подал, что произошло нечто необычное. Алессандро молча смирился с поражением. Правда, у меня не было уверенности, что надолго.
Мы вернулись в конюшни. Я отдал Кукушонка-Подкидыша Джоку и зашел в контору повидать Маргарет. Калорифер работал на полную мощность, и я не сомневался, что мне удастся обсохнуть до вечерней проездки.
— Здравствуйте, — экономя время на каждом слове, сказала Маргарет.
— Доброе утро. — Я кивнул, чуть улыбнувшись, и развалился в вертящемся кресле.
— Я опять вскрыла письма... Вы не возражаете? — спросила она.
— Напротив. И если вам не трудно, можете на них ответить.
Она удивленно на меня посмотрела.
— Мистер Гриффон всегда диктовал ответы.
— Если вам что-то непонятно — спрашивайте. Если считаете, что меня необходимо поставить в известность — сообщайте. Все остальное я оставляю на ваше усмотрение.
— Очень хорошо, — сказала она. По-видимому, она осталась довольна.
Я сидел в кресле отца, смотрел на его сапоги для верховой езды, незаконно мною присвоенные, и серьезно раздумывал над бухгалтерскими отчетами. Алессандро не был единственной неприятностью, которая грозила конюшням.
Внезапно дверь в контору с треском распахнулась, и в помещение со скоростью взбесившейся баллистической ракеты ворвалась Этти.
— Этот ваш чертов ученик!.. Ему придется уйти. Я этого не потерплю!.. Ни за что!
Она выглядела крайне раздраженной, глаза ее свирепо сверкали, а губы были сжаты в тонкую линию.
— Что он такого натворил? — примирительно спросил я.
— Умчался в своем идиотском белом автомобиле, оставив Индиго подседланным и в узде. Джордж говорит, что он просто отвел лошадь в денник, закрыл дверь, сел в машину и уехал. Взял и уехал! — Она умолкла, переводя дыхание. — А кто, по его мнению, снимет с Индиго седло, насухо оботрет, вымоет ноги, укроет попоной, принесет сено и воду, устроит подстилку?
— Я поговорю с Джорджем, — сказал я, — и попрошу его все сделать.
— Я уже попросила! — в бешенстве заявила Этти. — Но дело не в этом. Нам не нужен этот маленький пакостник Алекс! Ноги его больше здесь не будет!
Она посмотрела на меня, задрав вверх подбородок, явно показывая, что не собирается уступать. При приеме на работу или увольнении ее слово, как главного конюха, было решающим. Я не посоветовался с ней, взяв Алессандро, и она ясно давала понять, что теперь я просто обязан подчиниться.
— Боюсь, нам придется потерпеть, Этти, — сочувственно сказал я. — Будем надеяться, что со временем он исправится.
— Он должен уйти! — яростно заявила она.
— Отец Алессандро, — соврал я очень искренним тоном, — платит бешеные деньги за то, чтобы его сына приняли в конюшни учеником. С финансовой точки зрения это нам необходимо. Я поговорю с ним, когда он вернется к вечерней проездке, и постараюсь хоть немного вразумить.
— Мне не нравится, как он на меня смотрит, — сказала Этти, явно неудовлетворенная моим объяснением.
— Я попрошу его больше так не делать.
— Попрошу! — в отчаянии вскричала Этти. — Где это слыхано, чтобы ученика просили вести себя прилично по отношению к главному конюху?
— Я обязательно ему скажу, Этти, — ответил я.
— И не забудьте сказать, чтобы он перестал так вызывающе держаться с другими наездниками, они крайне недовольны. И скажите, чтобы ухаживал за своей лошадью после проездки, как все.
— Мне очень жаль. Этти. Но думаю, он не станет этого делать. Придется приставить к нему Джорджа. Естественно, за прибавку к жалованью.
— Конюх не обязан... обслуживать ученика, — сердито сказала Этти. — Это не правильно.
— Знаю, Этти, — согласился я. — Знаю, что не правильно. Но Алессандро — не обычный ученик, и мне
