— Ну, конечно, — проговорила она торопливо, — я тебе верю…
Но он даже и не подумал обижаться, потому что рядом с ним сидела принцесса, которая так сказочно появилась на серебряном коне. Расскажи в школе — тоже не сразу поверят. И она поторопилась переменить разговор.
— Ты, наверное, будешь геологом? — спросила она.
— Нет. Я буду плотником. Как мой брат.
Такой ответ разочаровал ее, и удивил, и заинтересовал, потому что она тоже считала его не совсем обычным мальчиком. Плотник? Нет, тут что-то не то…
— Что же ты будешь делать? — спросила она, все еще не теряя надежды.
— Как что? Строить! — он заметил ее разочарование и нисколько этому не удивился. Большинство его одноклассников не совсем еще ясно представляли себе свое будущее, и только немногие к чему-то тянулись. Не к плотничьему топору, конечно. Но все — и девчонки тоже — готовились поступать в институт, иначе зачем же кончать десятилетку, достаточно и ремесленного. И все слегка посмеивались над Ленькой, над его упрощенной мечтой и думали, что он хитрит. Простачком прикидывается. Брат — начальник цеха домостроительного комбината, депутат областного Совета, так он и позволит Леньке пойти в плотники!..
— А ты что будешь делать? — спросил Ленька и притих в ожидании необыкновенного. А тут еще лунный свет, блуждающий среди мохнатых ветвей, призрачно затрепетал на ее лице.
— Я? — Зина торжественно проговорила: — Я буду учительницей…
— Ну да? — слегка опешил Ленька. — А я думал…
— Что ты думал?
— Вообще все девчонки обычно лезут в киноактрисы.
— Ну, значит, я — необычная. А ты чего злишься?
Он и сам еще не успел заметить, как вспыхнула в нем эта глупая обида и вытолкнула злые слова. Ему стало неловко, и он замолчал. А тут, еще кончился лес, и стало светло, как днем, — все видно.
Открылась деревня: избы среди елок на горе, по склону горы и вдоль высокого берега, светлая река среди черных берегов — все это в ярком свете луны казалось ненастоящим, очень красивым, словно нарисованным на черной лаковой коробке, какая стоит у тети Нади на комоде. Подарок Андрея Фомича и Леньки к Восьмому марта.
Теперь они ехали по дороге, белой, как лунный свет, и все кругом было чистым и ясным. Он осторожно оглянулся через плечо и увидел ее так близко, что все рассмотрел. Круглое лицо, веснушки на щеках и на переносице, волосы растрепаны, пухлые губы вздрагивают от смеха, а большие глаза смотрят серьезно и чуть удивленно. Он отвернулся и пробормотал:
— С чего это ты взяла, что я злюсь?.. — Но справедливость не позволяла ему притворяться и сваливать свои заблуждения на другого, и он рассмеялся: — Это я и сам подумал, что ты не такая, как все. Как многие. А быть учительницей…
— Самое главное дело — учить людей! — Сказала она так убежденно, что он сразу же с ней согласился. Но сказать ей об этом не успел.
Из деревни на полном галопе вынеслось несколько коней, запряженных в телеги. В телегах сидели мальчишки. В пыли, в свисте, в грохоте пронеслись они мимо и скрылись в лесу, как лихая разбойная ватага.
Над лесом взлетела ракета. «Дачники балуются», — подумал Афанасий Николаевич, сидя у окна в своей пустой избе. Веселье у них там, на Старом Заводе, гульба. Харламовы — артельные жители, и все у них в открытую. Веселые, уважительные люди. И работники на своем месте отличные.
Такие мысли еще больше растравили его, и одиночество сделалось совсем уж непереносимым. Слова Нины о том, что в колхозе существует он только для счета, сначала возмутили его и обидели: коротка у людей память на доброе. Пока человек в силе, все к нему с поклоном, во всяких делах — первый советчик, за каждым столом — первый гость. И чем больше он растравлял себя, тем сильнее чувствовал обидную справедливость того, что сказала Нина. Он и сам чувствовал себя бесполезным человеком и все ждал, когда придут к нему и попросят на прежнюю должность, хотя знал, что никогда этого не будет, потому что и без него все дела ладятся, и не хуже, чем прежде, а кое в чем даже лучше.
Он вышел на улицу, выбеленную лунным светом и такую тихую и пустую, будто он и в самом деле остался один не только в деревне, но и во всем свете. Никому он не нужен, и дома смотрят на него равнодушными, слепыми окнами.
И в этой глухой тишине услыхал он отчаянный мальчишеский голос. По тому, как он ругался и как беззастенчиво плакал, ясно было, насколько ему пришлось несладко.
Афанасий Николаевич спустился к мостику через ручей, там он и увидел своего младшего, Витюшку, около лошади, запряженной в телегу.
— Ты чего отстал?
Увидав отца, мальчишка горестно притих.
— Чека вывалилась.
— А ты и растерялся?
— Тяж слетел.
— Выпрягай. Чего же ты дожидаешься?
— Дак я потом хомут не затяну.
— Эх ты, мужик! Ну, давай вместе. — Он легонько, больше для бодрости, чем для острастки, стукнул сына по затылку. Тот, облегченно всхлипнув, кинулся развязывать супонь.
Когда все было налажено, отец жесткой ладонью провел под носом у сына.
— Ну, давай. Только, гляди у меня, шибко не гони. Уши оборву. Мужик… — Стоя на мостике, он подождал, пока телега не поднимется на гору, и потом пошел обратно к дому. Ему стало легче оттого, что и он чем-то помог в общем деле и что он еще кому-то оказался необходим. А они там даже и не вспомнят о нем, и не подумают, что лишили его самой малости и последней милости — не позвали на работу.
Сынишка свистнул. Оглянувшись, он взмахнул рукой:
— От лица командования привет! — выкрикнул он, снова засвистал, закрутил вожжами над головой, и телега затарахтела по дороге, только пыль взметнулась.
«Придешь домой, я тебе покажу привет от лица…»
На горе возник трактор. Он шел, покачиваясь и переваливаясь на неровностях пыльной улицы, отчего казалось, будто он шарит желтыми глазами своих фар, высматривая кого-то в надвигающейся темноте. За рулем сидел Сережка, а рядом с ним и на мешках — грузчики, все свои, деревенские. Трактор свернул к амбару, там распахнулась широкая дверь и затрепетал неяркий огонек фонаря.
Обратно Сережка возвращался один, оставив грузчиков в амбаре. Увидев отца, он остановил машину. Афанасий Николаевич сел рядом и с былой озабоченностью сказал:
— Погоняй.
До леса оба молчали, потом отец спросил:
— Как там?
— Нормально.
— Грузчиков оставил, а кто нагружать будет? Бабы?
— Студенты там. Дачники пришли.
— Эти наработают…
— Ничего, хорошо работают, — сказал Сережка и вдруг рассмеялся: — Харламовские строем пришли, с песнями. «По долинам и по взгорьям…»
— Пьяные?..
— Нет, они дружные. Как дали!.. Нинка-то! Она заводная. Мешки сами по воздуху летают… — Сережка говорил восхищенно и даже совсем по-ребячьи повизгивая от восторга, восхищаясь тем, как отлично идет у них работа, и очень удивился, когда отец потребовал:
— Притормози.
— Так теперь уж близко. Вот они, у леса.
