проносился в седле вслед за бесстрашной всадницей.
— Это издали так она выглядит. Девка по всей форме. С Колькой моим в девятом классе учится.
Всадница исчезла, скатившись вслед за табуном под откос в отрадные присылвенские луга. Проводив ее взглядом, Андрей Фомич притих и неожиданно для себя зачарованно сказал:
— И равнодушная природа красою вечною сияет…
— Стишок? — спросил Афанасий Николаевич с нескрываемым удивлением и взглянул на Андрея Фомича: с чего это он так разговорился? Человек серьезный, на слова скупой. Стишки. — Не ко времени баловство. У нас эта краса природы вот где сидит! Как уборка, так если не дождь, то потоп, а под самый конец, гляди, как разыгралось!
И, указывая на Анфису, добавил:
— Вот посмотри на нее: равнодушная природа. Начисто отказывается.
Бригадир перевел на старуху свой зачарованный взгляд, как будто вечное сияние природы исходило именно от нее, от этой маленькой, улыбчатой, но такой неподатливой старушки. Оказалось, ее невозможно вырвать отсюда. Она будет сопротивляться до последней возможности. Как природа, которую он в качестве гидростроителя призван переделывать, обуздывать, подчинять воле человека. И надо сказать, что природа никогда не оставалась равнодушной и еще не было случая, чтобы она сдавалась без долгой и упорной борьбы. Но так же не было случая, чтобы она в конце концов не сдалась.
— Что же это вы? — спросил Андрей Фомич с таким удивлением, словно он впервые столкнулся еще с одним новым и неизвестным ему явлением природы.
— Так вот уперлась, — продолжал Афанасий Николаевич. — За природу держится… Вот они, идут! Лихачи.
В конце пустой улицы показались те самые наездники, которые только что проскакали мимо деревни: четыре мальчика и тоненькая девочка в белой кофточке и сатиновых спортивных брючках. Увидев бригадира, они остановились. Афанасий Николаевич сделал свирепое лицо.
— Ну?!
Мальчики уперлись глазами в землю и молчали. Девочка вскинула голову, чтобы отбросить волосы с лица.
— Кого спрашиваю?
— Так разве их удержишь? — наконец проговорил самый младший из наездников, восьмилетний Женька. Узда висела у него через плечо, повода волочились по земле.
— Видел я, как вы их сдерживали, особенно Нинка.
Девочка чуть-чуть улыбнулась, сохраняя надменный вид. У нее было тонкое загорелое лицо и пухлые губы.
«Красивенькая», — подумал Андрей Фомич и смешался, заметив на себе ее взгляд. Ее глаза блеснули переливчато, как солнечная искра на беспокойной воде.
— Вас погонять бы целый день на работе и посмотреть после, какой вы кросс устроили бы, — продолжал Афанасий Николаевич. — Сколько вам говорить, чтобы лошадей не гоняли?
— Да ладно, дядя Афанасий, — прервала его девочка и нежно покраснела.
— А то они у тебя не работают! — вступилась за ребят Анфиса. — Ворочают не хуже больших.
Это верно: в колхозе летом никто не сидел без дела, даже восьмилетний Женька работал погонщиком, а то и возчиком: возил на поле воду для тракторов, траву к силосным ямам. Это не считая того, что всей школой выходили копать картошку.
— Вот еще объявилась заступница! — Афанасий Николаевич махнул ребятам рукой. — Идите домой, там поговорим без заступников. Женька, повод подбери да нос вытри. Тоже мне, мужик. Штаны-то где порвал? Ну, бегите. Скажите матери: сейчас двое придем.
Ребята убежали. Афанасий Николаевич рассмеялся:
— Видал работяг?
— Это все ваши? — спросил Андрей Фомич.
— Тут только двое моих. Женька да еще вот тот, белая голова, Петька. Есть еще Сережка да Колька. Этот на тракторе работает. Четверо их у меня, мужиков-то, да одна девка. А у тебя есть кто?
— Братишка есть, — ответил Андрей Фомич, да так почему-то неохотно, что Афанасий Николаевич прекратил расспросы, хотя ему и очень хотелось знать, какая беда гнетет хорошего, дельного человека и нельзя ли чем помочь.
— Да, бывает, — сочувственно вздохнул он и снова взялся за Анфису, но и то для того только, чтобы Андрей Фомич не подумал, будто он потакает ее капризам.
— Ну, что будем делать? — спросил он.
— Не хочет, так что?.. — хмуро ответил Андрей Фомич.
— Не хочет! — Афанасий Николаевич даже плюнул от возмущения. — Да ты сообрази своей головой, она своим упрямством все планы ломает. Деревни-то этой, как таковой, уже нет. Пустое место в районных планах. Ей что? Какой с нее спрос? А нас с тобой взгреют. Не хочет. А того не подумала, что все переселились с полной готовностью. Это что же выходит: из-за одной старухи деревню оставлять?
— Которые на угоре, все остаются, — сообщила Анфиса.
— А всех-то сколько? Две старухи.
— Сколько ни есть. Нет уж, вы меня не убеждайте, не расходуйтесь. Никуда я не поеду.
— Ох, дождешься ты, Анфиса Петровна, милицию в гости.
— Ну и что?..
— Акт составим к выселению.
Анфиса ничего на это не ответила, только сухонькой своей рукой махнула.
— Ну чем тебя еще стращать? — сокрушенно спросил Афанасий Николаевич.
— А уж ничем. Который человек стращает, тот вовсе бессильный, и я такого не боюсь.
— Ну и хватишь ты тут горького до слез.
— Горькое, да свое, не горше сладкого, да чужого.
— Не пообедамши, тебя и не переговоришь.
— Дельное что скажешь, так я всегда выполню. Сам знаешь, не вовсе из ума-то выпрыгнула. — Сказала и засмеялась. — Ты бы мне сено перевез.
Афанасий Николаевич поднялся.
— Сено, — проворчал он. — Много ли накосила?
— Да возов пять. Нынче мне раздолье: коси где хочешь.
— Ладно. Затевай бражку, в ту субботу с полдня приедем.
Вот так и осталась Анфиса на старом своем месте. Глядя на нее, отказалась переселяться и ее соседка Татьяна Егоровна, старуха беспечная, незапасливая и на ногу веселая. Этой все равно где жить, везде родня, везде старинные подруги. Остались и еще два дома, хозяева которых давно уже, с самой войны, не жили в деревне.
Ужин подавала мать Афанасия Николаевича, старуха суетливая и озабоченная. Она так сновала от стола к печке, от печки к буфету, как будто за ней гонялись какие-то незавершенные дела или она сама старалась догнать убегающее от нее время. Афанасий Николаевич так и сказал:
— Вчерашний день догоняет. Две бабы в доме, а на стол подать некому. Каждый сам себе официант.
На подоконнике маленькая девочка раскладывала разноцветные тряпочки. Она посмотрела на суетящуюся бабку и ворчливо сказала:
— Да уж ждали-ждали и ждать перестали…
Она явно повторяла бабкины слова и даже старалась говорить ее голосом.
Наверное, ее беленькое платьишко еще утром было чистеньким и горошек на нем голубеньким, но сейчас трудно судить, какое оно на самом деле: тут собралось всего понемногу от разнообразно прожитого дня: пыль, трава, прибрежный песок, и прибрежная тина, и смола от шишек, которые носят в подоле, и различные огородные удовольствия. Так что голубенький горошек почти совсем затерялся в пятнах всевозможных оттенков. Ее светлые волосенки утром были расчесаны и заплетены в две коротенькие коски и связаны на затылке одной ленточкой неизвестно какого цвета. Сейчас от всех этих деталей утреннего
