Из-за стола поднялась среднего роста женщина в белой мужской рубашке с темным галстуком и, ожидая, когда Семенов приблизится, рассматривала его, как ему показалось, оценивающим взглядом. Это его нисколько не смутило, он только и успел заметить, что глаза у нее черные, слегка раскосые, взгляд пристальный и недоверяющий. Этот взгляд как-то не совмещался с ее радушной улыбкой. А губы пухлые, яркие, и на щеках ямочки, совсем уж девичьи.
— Здравия желаю, — почтительно проговорил Семенов, приложив ладонь к козырьку.
— Здравствуйте. — Ибрагимова протянула руку, продолжая улыбаться очень приветливо, но в глазах таились все те же настороженность и недоверие.
Семенов снял фуражку и пожал ее маленькую горячую руку. «Чингисхан, — вспомнил он то, что наговорил Сашко. — Придет же такое в голову. Просто она сразу никому не верит. Или боится поверить…»
— Ну, вот и дождались настоящего директора, — проговорила она, усаживаясь в свое кресло и все еще настороженно разглядывая Семенова, словно сомневаясь в том, что он и есть тот самый настоящий директор, какой нужен заводу.
— А я, выходит, ненастоящий, — сказал Сашко, расхаживая по кабинету. — Ох, Ибрагимова!
— Ну какой же ты директор, если сам, по своей воле, в завхозы пошел?
— Не в завхозы. Комендант.
— А ты не обижайся. Я ведь не в обиду сказала и считаю это твое решение правильным. Лучше хороший комендант, чем плохой директор.
— Вот всегда так, — сказал Сашко, обращаясь к Семенову. — Выругает ни за что, а потом утешать начнет. Ты ее бойся…
Неопределенно улыбнувшись, Ибрагимова почему-то вздохнула.
— Садись, Сашко. Давайте говорить о деле. — И к Семенову: — С делами вы еще не познакомились? Ну, как завод?..
Семенов ответил: судя по тому, что ему сказали в тресте и что он успел увидеть сам, завод почти полностью восстановлен, и он готов его принять. Сашко снова вскочил:
— Вот видишь! Убедилась? Вот как плохой директор работает!
— А я и не говорю, что ты плохой работник. Руководитель ты плохой. Ни от кого про тебя хорошего мы здесь не слыхивали. С народом не поладил, не сработался, с нами не считаешься. А завод-то не только ты, а мы все вместе, сообща с народом, поднимали. Тебе одному такого бы не одолеть. Все мы тут поработали. И не бегай ты по кабинету. Садись и давай говорить о деле.
11
Вечером после ужина Семенов и Сашко вышли на крыльцо покурить. Перед этим долго сидели за столом, и хозяева расспрашивали Семенова и слушали его рассказы о жизни, о семье и горячо поддерживали его желание поскорее перевезти детей и мать.
Расспрашивал больше один только Сашко, и видно было, как он сочувствует Семенову и как готов помочь всем, чем только может. Так самоотверженно сочувствовал, что даже в глазах его поблескивали слезы.
— Жениться тебе непременно надо, — растроганно повторял он. — Это уж первое дело. Ребятишкам без женского досмотра невозможно существовать. Ты тут поживи, оглядись да и подбери себе подходящую особу. Есть тут бабы… женщины, очень достойные и к домашности приверженные. Это уж первое дело, чтобы в доме такая домовитая ходила, хозяйственная, утешительная. Тут, брат, такие крали в одиночестве ходят…
О необходимости жениться он говорил назойливо, как сваха, расписывая прелести семейной жизни и достоинства, какими, по его мнению, должна обладать будущая хозяйка директорского дома.
Семенов хмуровато молчал, ему была неприятна назойливость Сашко, но тот, по-видимому, этого не понимал. Особенно неприятно было то, что разговор этот происходил в присутствии Марии Гавриловны, так что Семенов не мог и не хотел при ней одернуть хозяина.
Заметив это, Мария Гавриловна резко проговорила:
— А тебе бы помолчать надо.
Он не обиделся и не удивился, а просто сказал:
— Я же — как лучше. Дело, конечно, хозяйское. Раз такой приговор вышел, то чего нам, мужикам, остается? — Он поднялся и вызывающе глянул на жену.
А она, не поднимая головы, прикладывала к самовару ладони, словно желая их согреть, хотя и в комнате было тепло, и в распахнутые окна вливался еще не успевший остынуть воздух степи. И цикады в подоконных кустах и в траве неистово распевали свои трескучие любовные гимны, что и назавтра обещало такой же жаркий день.
— В данном случае, — продолжал Сашко, — нам только и остается перекурить такой приговор.
Самоуверенный мужик Сашко удивил Семенова неожиданной своей покорностью перед необъяснимой резкостью жены. Семенов тоже поднялся. Мария Гавриловна отняла ладони от самовара.
— Извините, — проговорил Семенов и вышел на крыльцо.
На дорожке, в неярком свете от окон, широко расставив ноги, стоял Сашко, большой, белый, прочный. Не оборачиваясь, он проговорил:
— Папиросы на крыльце, на перилках.
Когда Семенов закурил и опустился на ступеньку, Сашко тоже присел поодаль и под пронзительный треск цикад заговорил, объясняя свою покорность и резкость жены:
— Видал, до чего ей уехать загорелось? Ну прямо воспылала от нетерпения. Все было ничего: сидела, ждала. А как ты приехал, так и заметалась, словно в доме пожар. Только и слышу: уедем, да уедем, да немедленно, не могу я тут жить!.. Если, — говорит, — тебе сейчас нельзя, так я одна должна уехать. Вот ведь как. Уже и вещи все сложила. Чемоданы в спальне стоят. Что ты будешь делать! — воскликнул Сашко и усмехнулся: — Вот скаженна баба! Что с ней понаделалось? Скорее надо в город ее увезти. В норму вогнать.
— Как это «вогнать»?
— Создать ей условия, настроению ее соответствующие, вот она и войдет в норму. И все у нас пойдет, как надо.
«Норма? — подумал Семенов. — А в доме пожар. И она там одна в своем горящем доме. Мой долг поскорее освободить ее. И себя тоже». Лицо его вспыхнуло, словно и он тоже, охваченный тоскливым ожиданием, мечется в огне. И ему так отчетливо это показалось, что он даже почувствовал знойное дыхание пламени на своем лице. «Какая глупость!» — с непонятной злобой подумал он, и вдруг оказалось, что он это не подумал, а сказал вслух.
— Глупость! — обрадованно воскликнул Сашко и даже придвинулся на ступеньке поближе к Семенову. — И я ей внушаю! Глупость и ничего более. А она ничего, как оглохла, не слышит и не понимает.
Он и еще что-то говорил, но Семенов слушал его невнимательно, и Сашко это заметил.
— Да ты спишь? — спросил он. — Или как?
— Да вот задумался… В тишине…
Сашко сочувственно вздохнул и сразу же сочувственно посмеялся:
— Да, природа тут… насекомые эти, кузнечики, трещат, аж в башке отдается. Задумаешься тут.
12
Все это время, пока Семенов принимал завод, он почти не жил в своей комнате для приезжих; Ему было трудно от того, что тут же, в этом доме, живет Мария Гавриловна, и что он ее любит, и что об этом