обелиском.
С трудом по глубокому снегу Роман добрался до саней. Поехали в белой мгле, как в молоке.
Никакой дружбы не было у Боева с начальником Уреньстроя Михаилом Савельевичем Стоговым, а просто знакомство и, конечно, взаимное уважение. Знакомство состоялось в гостинице, где остановился Стогов перед окончательным отъездом на Урень. Первое знакомство, первая беседа, в результате которой в газете появилась первая корреспонденция: «В беседе с нашим корреспондентом начальник Уреньстроя рассказал, какими будут первая в области гидростанция и оросительная система…»
Боев все собирался приехать на Урень, но, как всегда, мешали другие захватывающие дела. А в прошлом году в редакцию позвонил Стогов. Он приехал в город по делам, и в гостинице не оказалось места. Роман сказал, что он просто счастлив приютить у себя такого гостя.
— Только на ночь, — ответил Стогов, — завтра все встанет на свои места.
Но он так и прожил у Романа все свое командировочное время. Днем он позабывал о себе, а вечером уже было поздно. Он всегда забывал о своих личных удобствах и на строительстве тоже жил неуютно — один в большом пустом доме, спал на деревянном топчане. Обед ему носили из рабочей столовой. Но он, кажется, совсем не замечал всех этих неудобств. «Вот скоро приедет жена, она устроит такое семейное счастье!» Трудно было понять: мечтает Стогов об этом, или он просто готов безропотно подчиниться тяготам «семейного счастья».
По молодости лет Боев не вникал в тонкости. Сам-то он женщин не то, чтобы побаивался, а просто пока обходил стороной. Но о Стогове он вызнал все, что смог за те немногие дни совместной жизни. И то, что узнал, только укрепило его уважение. Еще будучи студентом, Стогов выступил с проектом плотины и оросительной системы на малых реках. Проект признали интересным и даже очень смелым, но ходу ему не дали. Зачли как дипломную работу и собрались похоронить в институтских архивах.
После окончания института Стогова оставили в аспирантуре. Перед ним открывался прямой и удобный путь. С его способностями ему ничего бы не стоило преодолеть служебную лестницу: шагай себе по обшарпанным ступеням ученых степеней, пока не вознесешься на доступную тебе некую вершинку, где ожидают ведомственная слава и почет.
А Стогов сразу же свернул в сторону. Пошел по опасным и неведомым дорожкам. Прежде всего он вытащил свой проект, переработал его и добился его признания. Имя инженера Стогова сделалось известным не только в институте. Его стали произносить вместе со словами «ирригация», «урожай», «борьба с засухой».
Ему предлагали различные ответственные посты и должности, а он хотел одного — строить. Самому строить плотины, гидростанции, ирригационные системы. Он хотел сам улучшать землю, сам, а не смотреть издали, как по его указаниям это будут делать другие.
Он добился своего: первую опытную станцию в засушливом, суховейном районе на степной реке Урень поручили строить ему.
Все это было известно Роману Боеву, и он был рад не только тому, что снова увидится со Стоговым, но и тому, что едет в свои родные места, в свой отчий дом. Дома, конечно, уже не существовало, но все так же лежала необъятная степь, и все так же текла по своим балочкам, поросшим вербой да ивняком, задумчивая степная речка Урень, омывая зеленые холмы, где протекли, промелькнули его детство и юность.
В ту ночь, когда он приехал, все лежало под необъятными степными снегами, и даже высокое здание гидростанции угадывалось в темноте только по слабоосвещенным квадратам окон.
Скинув тулуп, Боев ждал Стогова в проходной. Скоро он пришел. Обхватив большой ладонью руку Боева, он пожал ее быстро и крепко и сразу же заторопился:
— Ага, приехали. Отлично. Сейчас пойдем, поужинаем, поговорим. А где Шустов?
— Дядя Вася?
— Ах да, вы же здешний и всех тут должны знать. Это хорошо.
Вахтер доложил, что Шустов повез в кладовую какой-то ящик и сейчас поедет обратно, если немного подождать.
Не дослушав объяснения вахтера, Стогов устремился к двери.
— Я сейчас. Что там прислал этот сонный экспедитор, — проговорил он на ходу.
Исчез и в самом деле вернулся очень скоро.
— Удивительно — прислал то, что надо. Пошли. А на вас, оказывается, волки напали? Не признали, значит, своего.
— Они и на своих нападают. На то и волки.
Идти было недалеко. Небольшой дом под огромными тополями. В одном окне слабый свет. Стогов открыл дверь, и они вошли в темные сени.
— Жена спит, наверное.
Жена? Ах, да, конечно, она уже приехала, и давно, наверное. «Семейное счастье». Интересно, как оно выглядит?
В доме было очень тепло, пахло степными травами, горьковатым дымком. Так же пахло и в отчем доме, когда мать затопляла печь. Совсем так же по комнатам тянуло тогда полынным кизячным дымком.
Они вошли в большую комнату, где горел свет. На огромном диване спала красивая женщина в очень ярком халате. Она дышала тихо и спокойно. Пухлые Подкрашенные губы вздрагивали, как будто она видела во сне что-то смешное и с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Черные волосы разметались по зеленой диванной подушке. Ресницы, тоже черные, казались очень длинными от тени, которую они отбрасывали на теплые смуглые щеки.
Стол, освещенный фарфоровой лампой под зеленым абажуром, был накрыт для ужина. Стогов выкрутил фитиль. Сразу стало светлее, и все словно расцвело в этой большой нарядной комнате. Черные ресницы распахнулись, открыв недоумевающие и со сна теплые карие глаза.
Женщина поднялась, увидела Боева, щеки ее вспыхнули.
— Вот вы какой, Роман Андреевич, — проговорила она, поднимаясь и протягивая ему руку. — Мы ждали весь вечер. Будем ужинать.
Потягиваясь и вздрагивая со сна, так, чтобы Боев не заметил, что она потягивается и вздрагивает, она подошла к столу. По дороге бросила мужу:
— Как ты долго сегодня и, конечно, уже успел вымазаться в этом своем… — она помахала рукой, не зная, как назвать то, от чего на одежде и даже на лице Стогова остаются темные пятна.
— Ничего, Сима, это от работы. — Повернувшись к Роману, он подмигнул ему: жена. Одергивает курточку. — Когда я был маленьким, мамаша все время прихорашивала меня, одергивала курточку. Очень почему-то было неприятно. Думал, вырасту, никто не будет одергивать. Вот вырос…
Боев заметил, что Стогов смотрит на жену печально и снисходительно, как на любимого, но своенравного ребенка. Очень светлые, голубоватые его глаза за толстыми стеклами очков казались почти вдвое больше обычных. Но действие взгляда от этого не возрастало. По крайней мере, для Симы. Она просто не замечала его взглядов.
Стогов был высок и от этого сутул. Темная кудреватая бородка делала его бледное лицо еще более бледным. Черные прямые волосы часто падали на лоб и на очки, мешая ему смотреть. Тогда он зачесывал их назад растопыренными пальцами.
— Нет, — сказала Сима, — это уже не ужин. Это уже, скорее, завтрак, но вина мы все равно выпьем.
Проводив Романа в какой-то закуток, отделенный от коридора дощатой перегородкой, где находился медный рукомойник и висело несколько полотенец, Стогов оставил его одного. Умываясь, Роман слышал, как он что-то рассказывал жене. Видимо, рассказывал про него, потому что, когда Роман вошел в столовую, ему показалось, будто Сима смотрит на него так, словно там, в закутке, его подстерегала опасность, которую он героически преодолел.
— На вас напали волки?
— В это время они смелеют. — Роман неловко засмеялся. — У них свадьбы весной, вот они оттого
