Не может генерал-солдат вести свою политику.
247
Дворцовый комендант Воейков был очень самополный человек, сам для себя достаточный: наполненный своими личными успехами, устройством, постройками, миллионами (недавно продал выгодно минеральный источник «Кувака» в Пензенской губернии) и всегда исключительно уверенный в собственном мнении. По старческой слабости своего тестя графа Фредерикса Воейков стал главным лицом в свите, и поминутно давал чувствовать это всем остальным. Теперь и ближайшие свитские, едущие в поезде А, проснясь и видя по просвечивающему солнцу странное направление поезда, спрашивали у Воейкова, проходившего коридором, и получали загадочно-раздражённый ответ: «Не задавайте вопросов».
Местность за окном проходила совсем неизвестная, не видели такой ни в одной из регулярных поездок. От этой новизны свита тревожилась теперь ещё больше. Тут от Граббе узнали, что идут кружным путём на Дно, чтоб оттуда в Царское по прямой могилёвской линии. И ещё от своих сопровождающих железнодорожников узнали, что паровозная бригада отказалась меняться в Бологом, чтоб не задерживать императора, но взялась везти его до Дна. Теперь ехали по линии, не готовой к пропуску императорских поездов, ещё медленнее обычного, и сами станции узнавали о них едва ли не на последнем перегоне. Такое несогласованное движение тем более грозило задержками. Свита шепталась о неизбежности уступок, неужели Государь не согласится на ответственное министерство, ну что ему стоит? А иначе, – сказал адмирал Нилов, – все будем висеть на фонарях.
Воейков, в шинели, крупной решительной фигурой соскакивал на каждой станции. В Валдае ему поднесли телеграмму от Родзянки и потребовали расписки для телеграфного ответа.
Прочтя телеграмму, вскочивши в поезд и снова никому из свиты – Воейков пошёл будить Государя.
А Государь, долго не спав после Малой Вишеры, тяжело забылся следующие часы, проспал разворот в Бологом.
Сейчас не в миг и вспомнил всё.
К Воейкову вышел в халате.
И так же не сразу мог себе уяснить смысл подаваемой телеграммы: от Родзянки?… с просьбой аудиенции?
Как-то – мысли у него не было о возможности прямого и скорого разговора с Родзянкой. После последней враждебной февральской аудиенции, когда толстяк надменно пытался поучать своего Государя, – и вот снова с ним встретиться?
Да ведь и Дума распущена позавчера, Думы – нет.
Думы – нет, но Родзянко – есть. Из Петрограда, закруженного в бунтах, он естественно возвышается самой солидной крупной фигурой. И даже больше того: он там самозваный комитет создал, чуть ли не правительство? Он чуть ли не перенял правительственную власть? Но обстановка так переменилась, что – отчего же? Пожалуй да, можно будет его принять.
Это даже хорошо, что он обращается. Это даже выход.
Да как-то надо уладить. Министерства кроме главных – военного, внутренних дел и иностранных – можно, пожалуй, им и уступить. Отчего уж, трав да, быть таким неуступчивым? Когда со всех сторон решительно все хотят одного и того же – это начинает угнетать.
Реально императорское правительство сейчас не существует – так естественный момент и заменить.
– Хорошо, вызывайте Родзянку – куда же? На Дно. Я согласен его там принять.
И Воейков отправил согласие.
Ехали дальше, к Старой Руссе.
И тут Государя стало разбирать, разбирать сомнение: не слишком ли он быстро согласился – с распаху, со сна? Он так легко согласился, – и вот через несколько часов встретится с Родзянкой – прежде чем встретится с Аликс? А – что скажет она? А – как: она отнесётся, что он такую уступку сделает без её совета?
Ну, выход есть: разговаривать с ним твёрдо.
Ах, Господи, в такие дни – и он оказался оторванным от Аликс!
Как – не ошибиться сейчас?
Тревожно перебирал Николай цепочку у шеи своей, – цепочку образка, повешенного женой.
Это – он так страдал, а как же – она страдает? А каково же ей там сейчас, рядом с бушующей столицей?
И на запутанном его маршруте Аликс не могла найти его никакой телеграммой.
О Боже, как разбаливалось, как разрывалось сердце после этого несчастного вишерского поворота, удлинившего путь!
Хотя нет, не попустит Господь: Иванов – уже там, и она под его защитой.
А поезд – небыстро постукивал по боковой тихой, мало-езженной линии. Все должностные лица – жандармы, охрана, были на местах, и опять начинало не вериться в опасность. Углублялись надежды, что всё обойдётся, – и сегодня к ночи он достигнет мирного круга своей любимой семьи.
Оттого что сбился маршрут, Государь не получал сегодня никаких телеграмм из Ставки. Да и вчера их было не густо. Он понимал, что в Петрограде – мятеж, но – ничего по сути, подробно.
Что казалось Николаю благодеянием в начале их поездки – отсутствие штабной связи, приносящей грозные депеши, – уже щемило и недостатком: семья была в острой опасности, и он не имел права так поздно и бесполезно всё узнавать.
На остановках он не выходил прогуливаться. Смотрел из вагонного окна. На ходу пытался читать, но не укладывалось в душу.
Подошло время общего завтрака. Перекидывались самыми ничтожными замечаниями, пытались шутить над Мордвиновым. Но и самые выдержанные лица не могли скрыть тревоги, и немо воспарялась ото всех к Государю мольба: уступить. Он чувствовал эту мольбу.
Вскоре после завтрака пришли в Старую Руссу. На платформе – толпа, и много монахинь. Народ снимал на морозе шапки и кланялся синим вагонам с орлами.
Тут Воейков получил и принёс сразу три телеграммы – все через Ставку транзитом, но ни одна прямо от Алексеева, почему-то начальник штаба ничего не докладывал своему Верховному сам. И все три телеграммы были не о главном – не прямо о Петрограде, как будто расстроилось зрение, и главное пятно расплылось.
Рузский доносил в Ставку о перерыве всякого сообщения между Петроградом и Финляндией, отчего он уполномочил командующего тамошним корпусом располагать всеми сухопутными войсками от финского перешейка.
Морской министр Григорович, не имея прямой связи с Его Величеством, доносил в Ставку, что им получена телеграмма от коменданта Кронштадта о начале волнений вчера вечером.
И наконец наморштаверх (начальник морского штаба Верховного Главнокомандующего) передавал телеграмму от командующего Балтийским флотом, что с 4-х часов утра сегодня прервано всякое сообщение с Кронштадтом, где убит командир порта и арестуются офицеры.
Главное пятно не давалось глазу, но и от того, что по краям его, – холодило сердце.
Таким кружным путём – Государь получал столь сбивчивые сведения!
Чем больше он их получал, тем меньше понимал, что творится.
А Алексеев почему-то не давал ясной сводки.
248
