VI
Но очевидно и то, что в один прекрасный вечер Пьер Вилье и госпожа де Ромэн перестали быть самыми идеальными друзьями, каких только можно себе представить, и отношения их приняли более близкий характер.
Это случилось на Босфоре, точнее говоря, в каике. Каик – это очень длинная турецкая лодка; управляемая двумя или тремя гребцами, она скользит по воде быстрее полета чайки. Два пассажира могут поместиться в ней, если они прижмутся друг к другу. В каюте, представляющей собой нечто вроде постели, они ложатся рядом на персидские ковры и подушки; но постель эта самая безгрешная в мире, потому что на ней нельзя пошевельнуться без риска опрокинуть каик, переворачивающийся при самом слабом толчке.
Однажды большое общество обедало на вилле в Буюкдере. Буюкдере находится недалеко от Терапии, но дорога, огибающая очень глубокий залив, бесконечно длинна. Каики же пробегают это расстояние морем по прямой линии менее чем в полчаса.
В полночь де Ромэн приказал подать свою карету. Он любезно предложил в ней место Пьеру Вилье.
– Мы довезем вас до места, откуда вам будет рукой подать до вашего корабля.
– Благодарю вас, – отвечал Вилье. – У меня есть каик.
Он указал на тонкий нос лодки, протянувшийся вдоль набережной.
– Вы доедете гораздо скорее нас, – тихо сказала госпожа де Ромэн. – И как должно быть хорошо дышать ночным воздухом на Босфоре!
– Сударыня, – предложил Пьер после некоторого колебания, – у меня двухместный каик; если вы не боитесь…
Господин де Ромэн подумал, что сможет выкурить сигару, если будет в карете один.
– Разумеется, – поддержал он, – если это вам доставит удовольствие, моя дорогая…
Он помог жене сойти по ступеням пристани. Пьер Вилье, который уже сел, принял ее на руки и осторожно уложил на цветной ширазский ковер, – осторожно, потому что бывали случаи, когда каики перевертывались у самой набережной от неловкого движения пассажирки.
Гребцы в белых кителях и красных фесках еле шевельнули длинными веслами, и каик стрелой полетел по черной воде, усеянной отражениями звезд.
Пьер Вилье и госпожа де Ромэн не обменялись ни единым словом. Но на полдороге голова госпожи де Ромэн, наклонившаяся под влиянием загадочного импульса, оказалась возле плеча Пьера Вилье и прикоснулась к нему.
– Aman!.. dikat ediniz!.. effendim!.. – произнес, напоминая об осторожности, один из каикджи.
Чтобы восстановить равновесие, Пьер Вилье также наклонил голову к своей спутнице, и так как он был выше ее ростом, его губы коснулись волос цвета чистого золота.
Так они плыли две долгие минуты. Ночь была интимнее, чем альков. Наконец голова побежденной госпожи де Ромэн запрокинулась, горячими взорами призывая взоры друга. И голова Пьера Вилье неосторожно приподнялась навстречу этому взору. Каик снова затрепетал.
– Aman!.. effendim!.. – еще раз сказал каикджи. Но на этот раз ни она, ни он не услыхали…
VII
Сходя в Терапии, она дрожала так, что споткнулась о ступени, и ее ослабевшие колени подогнулись.
– Никогда больше вы меня не увидите, – сказала она на прощание. – Я умираю от стыда!
Разумеется, на следующий день он постучал у ее дверей и был принят.
VIII
Пятнадцать дней спустя они стали любовниками. Как это случилось? Ни он, ни она этого не знали.
IX
Целый месяц они жили, как влюбленные во времена легенд. В лесу, принадлежавшем некогда великому визирю Сулеймана, их свидания напоминали сказки фей.
Не знаю, сколько часов они провели на маленьком островке среди пруда, созерцая в зеркальной воде свои лица, прильнувшие одно к одному, и свои улыбки, опьяненные этой близостью.
Они отрывались от этого зрелища, только когда в них поднималось желание. И потом приходили в себя, лежа на турецкой траве, которая пахнет розами, в тени фисташковых деревьев, благоухающих ароматом воска.
X
Однажды вечером, когда они сидели на своем островке и она давала ему целовать ладони, он вспомнил гимны Хризиды.
– «Твои руки, – сказал он, – две лилии, и пальцы твои как пять лепестков…»
Руки у нее в самом деле были нежные и прозрачные, жизнь сохранила их от грубой работы, от которой руки грубеют, делаются жесткими и уродливыми.
– «Твои руки, – продолжал он, – это отражение твоей души, чистой и пламенной…»
XI
В то время в Константинополе жила одна особа, посредственная во всех отношениях, кроме злости. Ее звали мадемуазель Гютен. Ей было двадцать девять лет, она не была замужем. Выходя из себя при виде
