не трогали. Это родина Шамиля, тут и говорить больше нечего.
Абу постоянно идеологически обрабатывает Шамиля, чтобы склонить его на позиции всеобщего истинного джихада. Позиции эти просты и вкратце сводятся к следующему: война до уничтожения или взятия в рабство последнего гяура и правильное деление на категории в мусульманском мире. Весь мусульманский мир состоит только из двух категорий: моджахеды – воины Аллаха, и правоверные, которые не могут держать в руках оружие, но помогают моджахедам в войне с гяурами всем, чем могут, – до последнего зернышка. Если кто-то из мусульман отказывается помогать моджахедам, значит, он по сути гяур и подлежит уничтожению либо отлучению от ислама и обращению в рабство. Никаких других категорий быть не может, если кто-то считает, что можно отсидеться в стороне от джихада, – ни вашим, ни нашим, – значит, он элементарно впадает в ересь и также заслуживает смерти либо рабства.
Вот так все просто. Шамиль, как и следовало ожидать, быстро подпал под обаяние Абу, хотя недавно и считал его врагом (об этом потом расскажу подробнее). Постепенно Абу стал склонять Шамиля к мысли, что не стоит держать Веденский район в статусе неприкасаемого. Чем он лучше других? Заодно, говорил он, стоит проверить на лояльность твоих земляков. То, что многие из них живут в роскоши, нехорошо. Будем хорошо жить, когда победим. А пока все надо отдавать борьбе, замыкаться на накоплении личного богатства во время джихада – огромный грех. И потом, нам будет гораздо удобнее, не надо делать длительные рейды на равнину…
В общем, настал такой момент, когда Шамиль согласился. Ладно, говорит, пусть твои люди возьмут дань в любом селе района. Хочешь, можешь в Ведено людей отправить.
В Ведено Абу отправлять людей не рискнул. А в Калмык-Юрт решил отправиться сам, хотя раньше никогда в таких рутинных делах не участвовал. Хотел лично проконтролировать ситуацию, посмотреть, как все его замыслы будут осуществляться на практике…
Я читал книги русских, которые воевали в Чечне. Они все пишут, что если хотят решить какие-то вопросы, то встречаются со старейшинами. Иначе, мол, никак не получается, потому что село будет делать только то, что скажут старейшины.
Это все глупости. Мы поначалу тоже так делали, но потом прекратили. Во-первых, собрать старейшин – это целое дело. Если в селе есть чайхана, там сидят несколько человек, но они маленькой кучкой, как правило, ничего не решают. Надо всех собирать, по селу бегать. Это долго и хлопотно. Во-вторых, если их все же соберешь, они никогда не сделают себе в убыток. Будут долго рядиться, переспорить их невозможно, если и пойдут на уступки, то результат все равно будет мизерным. А после этого попробуй сделать что- нибудь не так, как они сказали, – все село встанет на дыбы.
После ряда ошибок и скандалов мы отработали методику сбора дани и успешно применяем ее на практике. В село заходим только с наступлением темноты. К этому моменту все расходятся по домам и запираются. Село как будто вымирает, на улицах нет ни души. Разбиваем людей на несколько групп, в каждой из которых трое местных и один наш. И начинаем обходить дворы. Все пускают, хотя и через «не хочу». Во-первых, закон гостеприимства, это у них соблюдается свято. Это же не русский гяур пришел, а свой моджахед, родной. Во-вторых, не пустить моджахеда, значит, тем самым заявить – я враг.
Моджахед зашел, а с ним и наш брат… Наши в таких группах нужны как фактор инициативы. Местные мнутся, церемонии разводят, неудобно им, видишь ли, своих обирать. Ни один нормальный чеченец не позволит себе нагло хозяйничать в доме соплеменника, так они воспитаны. А нашим совершенно без разницы. Ходят, смотрят, где что лежит, берут, что приглянулось. Обычно никто не возражает, хотя и недовольны. Как гостю возразить? Даже если барана со двора тянет, все равно нельзя виду показать, что обиделся. В результате из любого села уходим с хорошим запасом. Кстати, без всякого преувеличения можно сказать, что Абу является образцом корректности в данном вопросе. Другие позволяют себе гораздо большее. Могут по окнам пальнуть, двери выломать, побаловать с молоденькими девчонками. Мы так не делаем. Зачем обострять и без того непростые отношения? И так дадут, главное, правильный подход найти…
В этот раз тоже все сделали как всегда. Разбили по группам, пустили по дворам, сами встали неподалеку от выезда из села.
Уже через несколько минут стало понятно, что все идет не так, как обычно. Сначала была легкая перебранка, которая доносилась из тех дворов, что располагались поблизости от нас. Чуть позже, когда на пятачке возле нас появились первые бараны и сумки с вещами, перебранка переросла в откровенную ругань и уже очень скоро по всему селу стоял какой-то нехороший гвалт: угрозы, проклятия, обещания немедленной смерти, женские крики…
Абу позвал одного из наших людей Хамида и спросил, что происходит. Тот ответил, что местные жители неправильно понимают мероприятие. Уверены, что мы адресом ошиблись. Говорят, что это произвол. Они тут со времен Третьего имама[3] никому не платили дань. Завтра обещали идти к Шамилю, жаловаться. Им сказали, что Шамиль в курсе – не верят…
– Опять Шамиль! Всегда – Шамиль… – досадливо буркнул Абу. – Они что, думают, что он из рода пророка? Иди, занимайтесь дальше. Если кто-то будет особо артачиться, поступайте по всей строгости военного времени. Ступай…
Не успел Хамид уйти, неподалеку раздался истошный женский визг, автоматная очередь и злобные крики мужчин.
– Ну, началось! – встревожился Шааман Атабаев, стоявший с тремя своими людьми неподалеку от нас. – Пойду, посмотрю, что там такое…
На этом привычная уже для нас вечерняя изоляция сельчан закончилась. Тотчас же отовсюду стали собираться люди – с фонариками, керосиновыми лампами, некоторые даже с факелами. Минут через пять Шааман вернулся, чтобы доложить, что произошло.
Дело, в принципе, выеденного яйца не стоило. Наш человек потянул на выход барана – хозяин рядом стоял, ничего не сказал. А тут выскочила из дома дочка хозяина, совсем девчонка еще, не разобралась в ситуации и вцепилась в нашего человека. Он ее отпихнул и неловко – упала девчонка, головой ударилась. Отец ее, недолго думая, выхватил кинжал – шустрый дед попался! – и кинулся к нашему, хотел горло резать. Ну наш и пальнул ему под ноги, для острастки. Одна пуля срикошетила в камень, попала хозяину в ногу. Вот и все.
Пока Шааман рассказывал, собралась толпа. Стоят недалеко, переговариваются, смотрят враждебно – светло стало, как днем, от факелов и фонарей. И никто не выдвигает никаких требований, упреков либо обвинений, просто стоят и смотрят, как будто оценивают…
В воздухе повисло напряжение. Я чеченцев достаточно хорошо знаю, они в поведении своем похожи на волчью стаю. Это женщины их горазды орать и волосы на себе рвать. А если мужики в такой ситуации в кучу собрались, криков не будет. Это как волки и лев. Если волки решат, что лев слабый, молча бросятся на него и загрызут. Если лев покажет, что он сильный, волки так же молча отступят, признают его силу. Только после этого льву уже нельзя будет спокойно ходить по волчьей земле. Волки перестанут есть и спать, будут ежечасно караулить льва. И все равно потом нападут исподтишка, когда он будет спать или не будет готов к нападению. Вот такая притча.
– Чего собрались? – мрачно пробурчал Абу, так и не дождавшись, чтобы ему кто-то что-нибудь сказал, и чувствуя себя неловко под этими пристальными взглядами исподлобья. – Я их не звал. Пусть по домам идут, это не цирк…
В его голосе я чувствовал легкое замешательство. Каким бы крутым он себя ни мнил, толпа настроена враждебно, ведет себя довольно странно для такой ситуации, и кончиться это противостояние может чем угодно.
В толпе послышался легкий шум – люди раздались, пропуская какого-то мужчину. Мужчина сразу пошел к нам, и я узнал его: это был муфтий нашего района, уважаемый на всем Кавказе человек, хаджи[4], который как никто другой разбирался в вопросах религии и шариатского права.
«Ну, попал ты, Усман», – с тревогой подумал я про себя. Мне сейчас придется изворачиваться и из шкуры выскакивать, чтобы правильно перевести их беседу, сгладить резкости Абу и по возможности мягко интерпретировать вопросы муфтия. То есть с максимальной отдачей отработать те деньги, которые мне платят «Братья».
Муфтий дошел до нас и встал прямо перед лошадью Абу. Кивнув на то, что успели притащить наши
