онемели. Ногами парень еще пытался шевелить, вроде как греб помаленьку, хотя ступней уже не чувствовал. Сцепленные в «замок» пальцы рук разжимать он не рисковал.
Еще днем, когда «Морская красавица» скрылась за окоемом и Вратко остался наедине с чайками, он вздумал было привязаться к спасительному бочонку пояском. И после горько пожалел. Мокрый, разбухший узел не желал поддаваться окоченевшим пальцам, а зубами до живота не достать. Как говорится, сколь ни трудись, а за пупок себя не укусишь. Отчаявшись развязать непокорный пояс, новгородец хотел вновь зацепиться за бочонок. И вот тут понял, насколько устал. Мокрая деревяшка выскакивала из объятий будто живая. Ну, чисто белорыбица, покрытая слизью поверх крупной, блестящей чешуи. Десяток попыток, не меньше, потребовалось Вратко, чтобы заключить бочонок в объятия. Признаться, пару раз он находился на грани отчаяния и был готов опустить руки и сдаться на милость морской волны. На корм рыбам, так на корм рыбам. Но все же злость и здоровое словенское упрямство пересилили, и он таки ухватился, прижал к груди, как скряга несметное сокровище, как влюбленный жених красавицу нареченную.
После того Вратко уже не рисковал бросать бочонок или хотя бы разжать пальцы. Даже на чаек, круживших в опасной близости, не махал. А остроклювые и быстрокрылые птицы подбирались все ближе и ближе. Старые люди – рыбаки и купцы, пересекшие Варяжское море не раз и не два, сказывали, что потерпевших кораблекрушение или просто свалившихся за борт людей часто находят еще живыми, но с выклеванными глазами. Оказывается, чайки принимают блеск глаз за высверк рыбешек на поверхности воды, падают камнем сверху и бьют клювами. Разделить участь несчастных Вратко не хотел, но и отцепляться от бочонка боялся. Поэтому он старательно жмурил глаза и отворачивался от солнца – авось птицам не до него будет. Не заметят и не тронут.
До сих пор Бог миловал.
Чайки летали близко, выхватывали серебристых рыбок из воды, но на очи новгородца не покушались. А когда багровое солнце село в воду, исчезли вовсе.
Вратко вздохнул спокойнее. За глаза можно не бояться.
Но через некоторое время он некстати вспомнил рассказ старого, высохшего, как старые соты, и с таким же цветом кожи арабского купца, почтенного Абдула Равшана ибн Махмуда, о морских чудовищах, подстерегающих путешественников в южных краях. Об огромных зубастых рыбах, способных одним движением челюсти перекусить человека пополам. О странном звере, кракене, обладателе десятка подвижных ног с присосками. Это чудовище столь огромно, что способно обхватить лапищами купеческий корабль и утащить его в пучину. А еще бывали случаи, когда моряки принимали спящего кракена за остров и причаливали к нему… То-то было их удивление, когда остров оказывался живым и смертельно опасным. А еще сказывал арабский купец о зверях великанских. Таких больших, что разумом человеческим и не охватить, – как такое может зародиться и вырасти? Греческие мореходы зовут их китосами или «лежагами морскими»[12] за пристрастие всплывать на поверхность моря и греть спину под лучами солнца. Иной раз они лежат в неподвижности столь долго, что чайки вьют гнезда на их спинах. Такой зверь не злобен по натуре своей, однако неосторожным движением может опрокинуть корабль, а то и волну вызвать, способную смыть небольшую деревеньку на берегу.
Конечно, Абдул Равшан утверждал, что в Варяжском море столь удивительные твари не водятся, да и водиться не могут – уж очень они теплолюбивы, но когда болтаешься один, как перст, посреди бескрайней водной глади, поневоле начинают закрадываться сомнения. Тем паче приходили на ум легенды норвежских и данских мореходов о гигантском змее Йормундганде,[13] охватывающем землю кольцом. Урманский бог Тор ловил его, используя вместо наживки оторванную бычью голову. Ловил, ловил и едва не выудил, кабы не трусость его спутника – великана Хюмира, который перерезал лесу, чтобы змей не перевернул лодку. Вот если такое чудище подплывет снизу, какому богу молиться? Тору, Перуну, Иисусу Христу?
От страха Вратко едва не разжал руки. Но не смог – на этот раз онемение, сцепившее пальцы насмерть, выручило его.
Так парень и болтался на волнах до утра, стараясь не думать о чудовищах и черной глубине под ногами. Несколько раз он проваливался в забытье, с трудом напоминающее сон. И в эти мгновения начинал видеть Мирового Змея. Вода неподалеку бурлила и вздымалась, стекая потоками с треугольной головы, украшенной крупной чешуей. Немигающий глаз со зрачком-щелью в упор смотрел на словена, а раздвоенный язык тянулся, ощупывая воздух.
В первый раз Вратко сумел проснуться сам – просто заставил себя открыть глаза, а после долго унимал колотящееся сердце.
Во второй – вырваться из объятий полусна-полубреда никак не получалось. Трепещущий змеиный язык подбирался все ближе и ближе… И тогда в темноте пророкотал гром, вспыхнула далекая молния, осветив колесницу, запряженную двумя рогатыми и бородатыми козлами. Она мчалась, раскачиваясь, по краю неба, а возница, здоровенный широкоплечий мужик, размахивал над головой молотом. Очнувшись, новгородец недоумевал – зачем богу викингов помогать ему? Ведь это же был Тор – гроза великанов и чудовищ, обладатель волшебного молота Мйольнира. Разве можно перепутать его с кем-то другим?
Как ни старался Вратко отогнать сон, но и в третий раз веки его сомкнулись. Слишком велика оказалась усталость, даже страх перед чудовищным змеем не смог ее пересилить. И снова холодная, прозрачная, как слеза, вода потоками ниспадала с головы гада. Снова взгляд и раздвоенный язык искали юношу, а он и рад был спрятаться, да посреди моря негде. Проснуться не удалось. Колесница с Тором задерживалась. И когда сердце Вратко уже почти остановилось от ужаса, вновь на дальнем окоеме замерцали зарницы. Пророкотали громовые раскаты. Только вместо запряженной козлами повозки показался одинокий всадник. Чернобородый воин скакал, воздев над головой секиру, вдоль лезвия которой пробегали голубоватые сполохи молний. Перун? Похоже, да… Бог славянских воинов, повелитель грозы и сын Неба, замахнулся секирой на Йормундганда, и змей отпрянул, прищурил глаза, нырнул в пучину. Перун не сдержал бег могучего вороного коня, умчался вдаль, не удостоив спасенного новгородца даже взглядом.
Вратко не обиделся на бога грозы. Счастье, что покровитель оружных людей снизошел до спасения купца. Даже не купца, а купеческого сына, который сам торговым гостем запросто может и не стать. Да, скорее всего, уже и не станет. Пойдет на корм рыбам и ракам морским…
С такими грустными мыслями отчаявшийся парень встретил рассвет.
Солнечные лучи пробивались сквозь ползущую по-над водой дымку. Море почти успокоилось, едва-едва покачивая бочонок и одинокого пловца.
Вверху заметались тени чаек.
Как они могут находить пищу, когда море скрыто туманом?
Вратко задумался, хоть и не хотелось…
Надо бы куда-то плыть. Но куда? В какой стороне берег? Да еще желательно берег лютичей, а не данов.
Новгородец попробовал пошевелить ногами и понял, что никуда плыть уже не будет. Просто не сможет. Нет сил. По телу разливалось тупое оцепенение.
Остается ждать смерти. Какова она будет? Христианский ангел опустится на воду, принимая душу утопленника, или распоясанная девка в рубахе беленого полотна и поневе, вышитой черными и красными крестами, придет, чтобы взять за руку и повести за собой?
Может, она уже идет?
Что это за шорох разносится над водой?
Или это взмах крыльев ангела?
Да нет… Еле слышный плеск… Неужели Смерть шагает по воде, словно по суше?
Плеск, поскрипывание. Размеренное, неторопливое.
Откуда оно доносится?
Кажется, сзади.
Вратко с трудом пошевелился, кое-как сумел развернуться и, затаив дыхание, уставился на приближающуюся сквозь туман плотную тень. Воспоминания о являвшемся ночью Йормундганде были еще слишком свежими.
А тень стремительно раздвигала туман, рвалась словно живая.
И вот прямо над головой парня нависла оскалившаяся морда дракона.
Зубастая пасть раскрыта в беззвучном крике. Круглые выпуклые глаза. Лоб венчают два плавно