Маркиза восхищала любая подробность: погреба перед входом в каждый дом, закрывавшиеся двумя толстыми железными или деревянными дверцами; длинные коридоры, начинавшиеся прямо от порога и прорезавшие дома насквозь, так что можно было разглядеть садики, в которые они упирались; решетчатые ставни, средняя часть которых представляла собой ряд подвижных железных пластин, укрепленных на карнизе.
Какой-то старик работал, склонясь над верстаком в глубине мастерской, заваленной пихтовыми кругляками. «Должно быть, делает сабо», — подумал маркиз. Но он ошибся. Мастер вырезал из дерева лошадку.
На Козлиной улице в одном из окон были вывешены куски мяса: здесь торговал прямо у себя дома мясник Матиас Хаген, если только он не сидел за кружкой пива в заведении Копфа.
Маркиз заглянул в просвет между двумя частями говяжьей туши и осмотрел комнату. Он заметил женщину, которая помешивала в чане, до краев полном воды, сотни синеватых глаз. «Тьфу! — сказал он себе. — Ну и стряпня! Под каким соусом эти люди собираются готовить бычьи глаза?»
Но тут же он понял свою ошибку. Жена мясника промывала не бычьи глаза, а только что покрашенные стеклянные шарики.
И так везде. Человек с увеличительным стеклом в глазу, возившийся с деталями часов, был не часовщик: пружинки и зубчатые колесики были ему нужны для заводных кроликов, уток, механических кукол и всевозможных игрушечных автоматов. Другой, корпевший над ружьями и пистолетами, вовсе не был местным оружейником: его ружья и пистолеты стреляли каучуковыми стрелами и горохом. Женщина, расчесывавшая шерсть и конский волос, была никакая не набивщица матрасов: шерсть и конский волос превращались у нее в руках в руно для игрушечных барашков на колесиках. Другая, проворно нанизывавшая на нитку жемчуг, рубины, топазы, не имела никакого отношения к ювелирному промыслу: камешки стоили три франка килограмм и шли на ожерелья для кукол.
Еще одна, окруженная румяными малышами, которых она наряжала в распашонки, вовсе не была матерью многочисленного семейства: ее малыши были целлулоидными пупсами. На улице Трех Колодцев, сидя у окна между двух клеток, в которых прыгали канарейки, Катрин Арно кроила и шила из ярких лоскутков мундиры для деревянных солдатиков.
Весь городок промышлял изготовлением игрушек. В пятистах метрах от Мортфона расположилась фабричка, принадлежавшая мэру, г-ну Нуаргутту. На этой фабричке были только конторы, мастерские окончательной отделки и сборки сложных игрушек, а также экспедиция. Работали почти все по старинке, на дому. Людям так больше нравилось. Но от их копошения, особенно в сумерках, на наблюдателя веяло такой призрачностью, что маркиз де Санта Клаус, заметив крысу в водосточном желобе, а потом жабу, скакавшую вдоль церковной стены, с улыбкой спросил себя, что это — живая крыса и живая жаба или заводные игрушки, ускользнувшие из рук ремесленника?
Однако перед церковью знатный португалец обратился к более практическим мыслям, окинул здание совсем другим взглядом, и в голову ему пришли самые банальные соображения: «А, вот куда забрались афиняне![6] Ладно, завтра увидим. А теперь пойдем поглядим, что там настряпал этот старый хрыч папаша Копф!»
Обед был великолепен: пюре из белой фасоли, дичь «кокотт», жареное мясо «Мак-Магон», салат, фрукты, благородное рибовильское вино и сохранившее вкус свежего плода амершвирское, а затем водка, настоянная на малине.
В начале трапезы гость принялся расспрашивать хозяина о местных обычаях и традициях, о былях и легендах. Разумеется, разговор зашел о Золотой Руке короля Рене. Маркиз не скрыл, что питает особый интерес к этому исчезнувшему ковчегу и даже признался Копфу, что собирается сам заняться поисками с помощью весьма чуткого прибора, именуемого детектором. Этот прибор, оказываясь в непосредственной близости от места, где зарыто золото, чувствует притяжение благородного металла и сигнализирует о его присутствии. Копф перечислил маркизу те места в городе, где, по мнению горожан, которого не поколебали ни годы, ни безуспешность поисков, могло быть зарыто сокровище: аббатство в Гондранже, замок Ла Файля и два-три подвала на Рыночной улице. Кроме того, Копф продекламировал ему загадочное двустишие:
Португалец старательно переписал этот стишок в свою записную книжку.
Посреди обеда маркиз внезапно словно утратил дар речи. Не то чтобы он раскаивался, что чрезмерно разболтался, но поддерживать разговор ему стало неудобно: он опасался уронить свое дворянское достоинство. Язык у него заплетался, пары рибовильского и амершвирского туманили мозг и порождали в нем прекрасные видения, не имевшие никакого отношения к Золотой Руке короля Рене. Маркиз глупо улыбался и прилагал мучительные усилия, чтобы усидеть на стуле: веки у него слипались. Временами он уже переставал различать выпивох, сидевших в глубине зала; в глазах у него двоилось.
Он встал и собрал все силы, чтобы дойти до двери не споткнувшись.
— Поездка немного меня утомила, — признался он служанке, которая с лампой в руках шла впереди него по коридору.
На лестнице он почувствовал, что ноги его не слушаются, но вовремя успел вцепиться в перила.
«Черт побери, маркиз! — сказал он себе. — Держись, чтоб тебе провалиться! Что сказал бы о вас ваш высокородный отец, герцог де Санта… Санта Крус? Санта… Как бишь там дальше? Вот я уже забыл, как меня зовут. Час от часу не легче».
Оставшись один, он неуклюже разделся. Он еле ворочал языком. В мозгу у него клубились винные пары.
— Эге-ге! Стряпня папаши Копфа оказалась хоть куда! Надо будет еще раз попробовать этого винца… как там его? Благодарное ромовинское? Нет, не то… Благородное… Вспомнил! Благородное амершвирское… Нет, опять не то! Ладно, хватит. Маркиз, да когда же вы придете в себя?
Его обволакивали последние волны опьянения: стены и мебель кружились вокруг.
— О мои благородные предки! — простонал маркиз де Санта Клаус.
И рухнул на подушки.
Внизу папаша Копф доверительно рассказывал Матиасу Хагену:
— Еще один тронутый решил откопать Золотую Руку! Ему и невдомек, что у него у самого золотая рука. Спохватится, когда придет время платить по счету.
— Старый пройдоха! — ухмыльнулся Хаген, дружелюбно пихая папашу Копфа локтем в бок.
Хозяин, похохатывая, сходил за бутылкой малиновой водки, остававшейся на столике маркиза, и наполнил две рюмки.
— Потолкуем серьезно, — сказал мясник. — Принести тебе для твоего лакомки завтра в полдень баранью ногу?
На другое утро, едва знатный португалец пришел в себя, он первым делом устремился в дом священника и нанес визит аббату Жерому Фуксу.
Священнослужитель прогуливался по огороду. Блез Каппель куда-то отлучился.
Бросив взгляд на визитную карточку, священник воскликнул:
— А, это вы, сударь мой! Вы…
— Маркиз де Санта Клаус! — поспешно перебил посетитель.
Священник посмотрел на него с хитрым видом.
— Монсеньер Жибель предупредил меня письмецом о вашем приезде. Поездка не слишком вас утомила? Неблизкий путь в Мортфон из…
— Из Лиссабона? — подхватил маркиз. — Да, в самом деле далековато.
Физиономия кюре расцвела еще больше. Приезжий ему нравился.
— Первым делом, господин кюре, — продолжал тот, — нам следует, если я верно осведомлен, разгадать загадку.
