Кролик во фраке снял цилиндр и картинно раскланялся.
-? Полагаю, мне стоит представиться, прежде чем ожидать от вас гостеприимства?
-? Не стоит. Мне всегда нравился ваш благородный вкус в вопросах моды, Лаплас.
-? Как мило с вашей стороны не упоминать моего происхождения, сэр. Разрешите составить вам компанию?
-? У меня нет причин возражать. Осталось только предложить вам чаю.
-? Ах, право, не стоит беспокоиться. Ведь вы так заняты…в последнее время.
Я догадывался, зачем он пришел. Несложно было догадаться. Демоны всегда появляются вовремя.
-? В последнее время мне было весьма скучно. Игра закончилась, но совсем не так, как мне хотелось, да и участники получили неожиданную помощь. Кто бы мог подумать, что Розен передумает? Но он несправедлив, не правда ли?
-? Меня мало волнует прошлое. И судить мастера я не стану, ведь это бессмысленно.
-? Однако, пробовать вмешаться в ход событий это вам не мешает.
-? Я не хочу изменять статус–кво. Да и вы, Лаплас, мне не поможете. Розы проигравших уже у Киракисё, верно?
-? Не спешите с выводами, сэр. Верно, я отдал Розы–мистики седьмой сестре, но заполучить их так или иначе не входило в ваши планы. Но я бы мог помочь вам создать новую…на обычных условиях контракта.
-? Прощайте, Лаплас. Моя душа не продается.
-? Гордыня, юноша, гордыня. Смертный грех, между прочим. Вы так цените себя, что не смотрите по сторонам. Пусть сегодня вы не согласились, но рано или поздно передумаете. У вас же нет будущего. Если что, только позовите, я буду ждать.
И улыбаясь так, как умеют улыбаться только демонические кролики, Лаплас исчез. Скатертью дорожка.
Мысли текли неторопливо, словно зная, что впереди вечность. Тело Соусейсеки, неподвижно лежащее в чем–то мягком, парящий осколок ляпис–лазури, комната, ставшая моим настоящим домом. Неужели все было напрасно?
Кролик указал путь дальше, но мог ли я принять его? Молчание.
Словно искра маяка в тумане, почти незаметная, но спасительная «…не смотрите по сторонам». Что он имел в виду?
Людей. Другие сны, другие вселенные, висящие на ветвях Мирового древа. Это было так очевидно, что только затуманенный разум мог не заметить. Я почувствовал себя индейцем, которому показали колесо.
Стены раскрылись, подчиняясь своему создателю. Туманный горизонт приближался, сворачивался, яснел. Сон сжимался, открывая взгляду то, что было снаружи. Я видел нить, связывавшую его с Деревом, видел сферы снов неподалеку. Задача стала ясна. Старые навыки снова стали полезны — для задуманного нужно было кое–что создать.
Сердце сна, кукольная мастерская скрылась в стеклянной сфере, которую я соединил с внешней границей сна. Вокруг вырос лес механизмов, причудливых и бессмысленных на первый взгляд. Задуманное казалось безумным, но мало ли безумств помогло мне до этого? Но на это так сложно было решиться…
Ляпис–лазурь ждала. Ждала Соусейсеки. Где–то, невидимый, ждал кролик.
Я вдохнул и сделал первый жест, стараясь быть как можно мягче, и сон отозвался долгой нотой флейты. Рука сама продолжала двигаться, к ней поднималась вторая…
Разум выскользнул из тела и скрылся в шестеренках, уступая место сердцу.
Было так необычно одновременно ощущать переливающуюся по телу мелодию, глядя на это со стороны. Чувства стали дирижером, тело — палочкой, сон — оркестром. Стены дрожали, резонируя звуком.
Сферы снов рядом оставались темными и холодными. Но когда музыка готова была расколоть мой мирок в кульминации, одна из них засветилась. Нежным фиолетовым мерцанием, слабым, но долгожданным. Следом зажглись еще несколько, и еще…
Время собирать камни.
Разум вернулся в привычную форму легко, но усталость повисла на плечах свинцовыми веригами. Отдыхать было некогда, следовало собрать отклик мира на зов помощи. Я обнял ладонями ляпис–лазурь, словно оберегая от вторжения, и стал ждать.
Первым я услышал отклик той самой фиолетовой сферы. Нечто схожее с гортанным пением последних племен Севера, древнее и дикое, как корни вывернутого из земли дуба. Следом пришли ритмы барабанов и далекие голоса средневекового хора. Налетели медным ураганом трубы. Началось.
Сны пели всеми голосами мира, делясь главным с единственным желавшим понять их слушателем. Краем глаза я видел поднимающийся с некоторых белый дым молитв — или стекающие по стенкам капли яда ненависти.
Сознание не могло перебрать все, пришедшее извне. Когда я рассчитывал собрать сил для Розы– мистики, я забыл о том, в каком мире жил — ну или слишком глубоко это помнил.
Мир, над которым реяли флаги лжи и эгоизма. Мир, где обман и предательство награждались теми же, кто превозносил на словах искренность и добродетель. Мир, где каждый хотел быть единственным услышанным и отмеченным. Где Вавилонское смешение языков поразило не буквы и звуки, а души.
Я ожидал отклика тех, кому не безразлична Соусейсеки. Но на возможность быть выслушанными откликнулись все. Мне предстояло узнать, действительно ли голодавший мог умереть от обильной пищи.
Думаю, увидь Она меня в тот момент, испугалась бы и ушла, не возвращаясь. Руки, сведенные напряжением и стиснутые в гримасе челюсти, слепые от крови глаза и блеск крупных капель пота. Но я делал свое дело, не отвлекаясь на пустяки. В ляпис–лазурь лилась нежность матери и вера последних святых, мужество воинов и смелые мечты трусов, восторг слушателей и ярость бойцов, концентрация хирургов и благодарность спасенных ими. Но ведь была и другая сторона медали. И спину жег росший на ней плащ из стонов умирающих и детских страхов, наркотических абстиненций и мук неразделенной любви, ненависти друг к другу, рожденной страхом и завистью, голода, одиночества и безысходности. Ткань чернее глубочайших бездн укутывала меня, ползла по рукам, подбираясь все ближе к кристаллу, и когда струйки мрака поползли по пальцам, я из последних сил сжал их в кулаки.
Я знал, что за это пришлось заплатить болью, неведомой никому ранее, и если бы не машины, скрывавшие мой разум в своих стальных чревах, меня ждали бы безумие и гибель. Но глядя, как корчится в черной агонии бывшее моим совершеннейшим инструментом тело, я не мог не видеть и другого — света кристалла, парящего над ним, переставшего быть минералом призрачного царства сна.Я ждал, когда мраку наскучит мучить игрушку из выдуманной плоти, чтобы вернуться в нее, но он не отступал. Отзвучали последние аккорды величайшей из слышанных мной симфоний и миры снаружи стали погружаться во мрак. Сколько времени было у меня в запасе до того, как физическое воплощение начнет умирать? Я не знал.
К счастью, надолго это не затянулось. Немного собравшись с мыслями после удара Песни, я понял, что просто–напросто валяю дурака. Сон снова был моим и ничьим больше, а трепещущая под темнотой масса — не более чем привычной, но вовсе не неотъемлемой его частью.
Было достаточно просто создать себе временную форму. Куда сложней оказалось избавится от старой — и запечатав ее в свинцовый шар амнезии, я обещал разобраться попозже.
Роза–мистика — или то, что мне хотелось бы так назвать — парила посреди мастерской, светясь от переполнявшей ее силы. Воздух почти неслышно звенел, когда я взял ее в руки, чтобы отдать владелице. Вблизи казалось, что это звезда, которую обещают достать с неба герои сказок.
Соусейсеки показалась мне просто спящей, когда свет Розы–мистики коснулся ее лица. Кристалл вошел в нее без всякого сопротивления, и несколько мгновений платье на груди продолжало светиться изнутри. А затем сияние исчезло, и я услышал скрип. Механизм принял Розу.
- ?Соусейсеки. — тихо, как спящую, позвал я, — Соусейсеки.
Ресницы чуть вздрогнули, затрепетали, и мы впервые взглянули друг другу в глаза.
-? Отец? — прошептала она.
