— При-имет! — отвечал Прокоп, берясь за лопату.
Наконец они выдолбили в земле дыру, втащили Аверю на погост, стали опускать гроб. Но могила оказалась коротка, гроб плашмя не входил в нее.
Прокоп выкопал в одной стене могилы ямку, и гроб воткнули в эту ямку узким концом — ногами. Головой он уперся в другую стенку могилы вровень с поверхностью земли.
— Стойком стал, — сказал Жук, — надо бы подрыть.
— А пускай стоит, не все одно? — ответил Прокоп и кинул на гроб ком мерзлой земли.
Засыпав могилу и воткнув крест, мужики остановились, точно не все еще было сделано. Хотей снял шапку, помолился. Тогда и Прокоп стал отбивать усердные кресты.
Потом он положил земной поклон, поднялся, громко сказал:
— Ну, не прогневайся… когда что…
И, нахлобучив шапку, обтер запотевшие усы.
— Айда, Жук.
7
Учительница посылала Проску на соседний хутор, но делу. На полпути из хутора в Кочаны, чуть начало смеркаться, Проске повстречались трое парней. Они вышли враскачку, подпевая, у одного парня через плечо висела гармонь. По голосам, шапкам и росту Проска узнала парней издалека и, когда поравнялась с ними, сошла с дороги, замедлила шаг.
— Наше вам, — сказал Ларион, приложив, на городской лад, два пальца к виску.
— Далече? — спросила Проска.
— По своим делам, — ответил Ларион.
Парни затянули песню, не глядя на Проску, прошли мимо. Ларион шел посреди товарищей, обняв их и раскачивая из стороны в сторону. Проска кликнула ему вслед:
— Ларивон, постой-ка!
Он вернулся, стал против Проски, заложив под бока руки.
— Чем интересуетесь?
— Ломайся! — сказала Проска. — Танькин отец сватов-то твоих прогнал?
— Не сомневайся, к тебе мои сваты не придут, — усмехнулся Ларион.
— Теперь ты другую охаживаешь?
— Это которую?
— Знаем! не беда, что вдовая, лишь бы хата новая! Стало быть, она меня ковшом-то огрела за тебя, а не за мужа? И с ней путаешься?
— Умна больно, девка, — хитро отозвался Ларион, — ум до добра не доведет…
— С тобой какое добро? Чего это Аверя в лесу видел, на лес все казал, помнишь? Дойдет до суда — раскроют!
Ларион шагнул к Проске. Он не был пьян, только глаза его замутило хмелем. Он спросил сдавленно, обрывая каждое слово:
— Ты меня судом пугать?
Выждав немного п словно одумавшись, добавил:
— Аверю нынче на погост сволокли.
— Что ж, что на погост, — сказала Проска, — народ слыхал!
Ларион широко замахнулся на Проску кулаком, но не ударил, заломил шапку и побежал догонять парней.
Проска пошла в деревню. Когда кочановские воротца были уже на виду и — обрывками — стали долетать песни мужиков, провожавших масленую, Проска расслышала позади себя быстрые шаги, которые настигали ее. Ветер дул ей навстречу, по снегу шаги раздавались глухо, и, едва она вздумала обернуться, кто-то, с разбега, толкнул ее в спину.
Проска упала ничком, и тут же в правую лопатку ожгло ее чем-то каленым и ожог заледенил ее всю, с головы до пят, точно она окунулась в прорубь. Она хотела вздохнуть, но сразу стиснула зубы, будто ветер вдунул ей в грудь пригоршню гвоздей. Она приподнялась па локоть, посмотрела назад. Кто-то шагами- саженками убегал по дороге.
Против воли Проска хрипло вздохнула, и вместе с дыханием хлынула у нее изо рта кровь. Разглядев черные, глубокие пятна на снегу, Проска закричала, тогда кровь пошла сильнее, комьями подкатываясь к горлу, и она от страха стихла.
Осторожно становясь на колени и упирая один кулак в снег, Проска поползла к воротцам. Правую руку она держала на весу, боясь шевельнуть лопаткой, чуть дыша. Но кровь остановилась, Проска осмелела, встала на ноги, пошла, все ускоряя и ускоряя шаги.
Наступил уже вечер, когда Проска вбежала в деревню, улица опустела, в окнах занимались и гасли мутные пятна огней.
Завидев избы, Проска опять вскрикнула, и опять кровь подступила ей к горлу. Она кинулась к первому окну, застучала в стекло, припав грудью и животом к круглым бревнам стены.
Из избы вышла баба, окликнула, не видя со света:
— Кто это?.. Проска?.. Да ты, никак, напилась? Ступай домой.
— Кровь! — выкрикнула Проска, отплевываясь и сдерживая кашель.
— Пошла, пошла! — заголосила баба, взмахнув руками, как на скотину. — Доигралась, паскуда! Пошла!
Тогда Проска оторвалась от стоны и побежала вдоль улицы, бросаясь от одной избы к другой, стуча в оконца, заливая кровью темные стекла. Ее не везде слышали — в горницах шумели пьяные мужики, — крик ее становился тише, она все чаще поскальзывалась на дороге, падала, с трудом вставала и опять билась около окон.
Так она добежала до Хотея-Жука…
Прокоп справлял поминки по отцу у Аникона, пил сначала степенно, не торопясь, приговаривая:
— Помяни господи…
Аникон и Жук вторили ему:
— Царство небесное…
Жук вскоре ушел, хмельного оставалось много. Прокоп зачастил кружку за кружкой, — отогрелся, его разморило, он повеселел. Под конец, забыв о покойнике, Прокоп и Аникон тешились над кобелем, кормили его хлебом, намоченным в самогонке, вспоминали старое, потом пошли топтать по избе, прихлопывая в ладоши, пьяная собака выла на них смешным тонким воем, пастух подтягивал ей в голос:
— У-у-ух, каменскай, по-ше-ел!
Потом он свалился на пол и заснул…
Его разбудили девки, прибежавшие с улицы:
— Проску зарезали! Прокоп! Вставай! Проску…
Он затормошил свои кудлы, протрезвел.
— У Хотея-Жука! — тараторили девки. — Кровь так и хлещет! Айда скорей!
Прокоп, как был, без полушубка и шапки, выскочил на мороз, побежал по деревне.
В избе Хотея толпился народ. Проска лежала на скамье, под окошком, вытянувшись и закрыв глаза. С одного плеча ее сарафан был спущен, и окровавленная рубашка прилипла к телу.
Прокоп растолкал народ, кинулся к дочери. Увидев ее лицо, заостренное, белое, с глубоко запавшими глазами, он медленно обвел людей остолбенелым тупым взглядом, словно спрашивая ответа. Потом наклонился над Проской, грива его задела ее лоб, она открыла глаза.
— Кто? — спросил Прокоп не своим голосом.
Она отозвалась чуть внятно:
— Не тронь его…
И опять закрыла глаза.
