А на самом деле вон оно как.
– Хорошо, что ты к нам попал, – сказала она рыжему новенькому.
– Я не попал, – возразил рыжий. – Я специально.
«Как это?» – хотела спросить Маша, но не спросила. Какая разница, как. Главное, что теперь делать.
– Ты только не трусь, – сказал Костик уже потом, после обеда. – Тут самое важное – не трусить. Знаешь, сколько я их уже поборол?
– Сколько? – спросила Маша.
– Пять, – ответил рыжий.
– И все они были нянечками?
Оказалось, нет. Одна была врачихой в поликлинике, другая – продавщицей в магазине, третья работала в библиотеке, а еще две притворялись просто старенькими бабками на пенсии.
– Если забоялся, значит, они победили, – сообщил Костик. – И могут делать, что хотят. Так что если ты бояка или плакса, лучше не лезь. Хуже будет.
– Я не плакса, – твердо сказала Маша, – я хочу помогать.
Ей показалось, что притаившаяся в темном коридоре нянька – та самая нянька – буравит ее колючим внимательным взглядом. Маша втянула голову в плечи и на всякий случай отошла за этажерку.
– Не трусь, – строго сказал Костик.
Маша вытянула голову обратно и кивнула.
– Сейчас поведут спать, – продолжал новенький. – Но ты не усыпляйся. Лежи смирно и читай какой-нибудь стих про себя.
– Какой?
– Все равно. Лучше подлиннее. Поняла?
– Поняла, – неуверенно сказала Маша.
Стихов она вообще-то знала много, правда, почти все не до конца. Она завернулась в одеяло, как в кокон и принялась тихонько шептать под нос: «Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо». Костик лежал в другом конце спальни, с Машиного места его было совсем не видно.
«Пошла муха на базар», шептала Маша. Дети засыпали быстро и дружно. Не шушукались близнецы Стрельниковы, смирно лежал неугомонный Павлик Бизяев, сосредоточенно посапывала вредная Танька.
За окном вкрадчиво заскрипел снег, и тоненький вой зазвучал над ухом унылой колыбельной. Муха-цокотуха обрадованно потерла лапки и подергала длинным мохнатым хоботком.
«Кажется, усыпляюсь», из последних сил подумала Маша и попыталась приоткрыть слипающиеся глаза. За дверью спальни смутно маячил грузный нянькин силуэт; ее белый халат; толстые руки, сыплющие сонный порошок.
«Скорей, Костик, – хотела крикнуть Маша. – Вставай! Побори ее быстрей, пока она всех тут сама не поборола».
Но рыжая голова никак не поднималась над подушками. Веки становились тяжелыми, как мешочки с песком, кровать мягко покачивалась, будто лодка на волнах, а все стихи вдруг разом улетучились из опустевшей головы. В спальню потянулись длинные щупальца сумеречных теней; жадно всхрапнул под окном Медведь-липовая нога, зашевелились и задвигались узоры на пестрых обоях, распутываясь и складываясь снова – во что-то юркое, стремительное и грозное.
«Спаси меня, Костик», попыталась подумать Маша, неудержимо проваливаясь в холодный, студенистый сон.
– Эх ты, – сказал ей Костик за полдником. – Машка-простоквашка.
– А что она? – залюбопытничала Танька.
Маша съежилась и уткнулась носом в стакан с кефиром. Танька внимательно посмотрела на нее и задумалась.
– Шевченко, отдавай коня, – потребовал из-за соседнего стола Павлик.
На коня была очередь. Его подарил садику Танькин папа, и Танька и так забирала коня чаще других. Конь был большим, белым, с длинной гривой и маленькими колесиками в копытах.
– Отстань, – сказала Танька. – Я не брала.
– Врешь, – возразил Павлик. – Он у тебя был все время. Ты обещала после обеда отдать.
– Я отдала, – огрызнулась Танька. – Он у шкафа стоит.
– Нет его там, – упорствовал Павлик.
– Значит, ускакал. Ты слишком толстый, он тебя не хочет больше возить.
Все засмеялись, кроме Маши и новенького. «Ничего он не ускакал, – подумала Маша грустно. – Это она его украла».
Коня искали всей группой, но, конечно, не нашли.
– Вы его, наверное, опять на улицу таскали, – сказала Софа Сергеевна. – И его, наверное, ребята из другой группы взяли. Мы сейчас попросим нянечек, чтобы они поискали, когда будут вечером убираться.
Маше показалось, что Софа украдкой покосилась в сторону коридора и ухмыльнулась.
Мама пришла неожиданно рано, и Маша так не успела поговорить с новеньким еще раз.
– Какой у тебя сегодня в шкафчике порядок, – одобрительно сказала мама. – Не то что обычно.
– Это потому что Костик следил, – объяснила Маша. – Чтоб она не лазила.
– Кто не лазила?
Маша оглянулась на дверь и промолчала.
– Ну, пойдем, – сказала мама. – Надевай варежки.
А наутро заколдованной оказалась и вторая воспитательница, Алла Константиновна. Она, в отличие от Софы, была добрая и с тихим, ласковым голосом; и косы завязывала не больно, хотя и тоже очень крепко. А теперь она выглядела неприветливой и мрачной, нервно барабанила пальцами по подоконнику и хмурилась.
– Не может быть, – ужаснулась Маша, глядя на воспитательницу круглыми глазами.
– Может, – строго сказал Костик. – Совсем у вас тут все плохо.
– Плохо, – подтвердил Павлик. – В раздевалке кто-то шепчется на потолке. И коня так и не нашли.
В раздевалке и правда шептались. Маша тоже утром услышала, только не подала виду.
– Да, – сказал Костик. – Надо быстрее разбираться, а то она тут все сожрет. Буду сегодня заклинания делать.
Танька открыла рот – наверное, хотела сказать, что заклинания делают только недоразвитые, – но перевела взгляд на Аллу Константиновну, потом на невесть откуда взявшееся уродливое темное пятно на стене у самого входа в спальню и рот закрыла.
– А как их делают? – спросила Маша, затаив дыхание.
Костик достал из оттопыренного кармана какую-то непонятную погромыхивающую штуку, покрытую стеклянным колпаком. Под колпаком были кубики, на кубиках –
