При» чем каждый звук не монотонен, а то усиливается, то стихает. И все вместе – симфония, которая становится дисгармоничной, фальшивит, когда человек заболевает.
– Послушайте, но это очень здорово! – воскликнул Андрей.
– Конечно, – с торжеством сказала девушка. – Мы нашли это два года назад, и тут сразу же отпочковалась новая отрасль медицины – звукодиагностика. Вас помещают в особую камеру, рецепторы снимают биотоки мышц и органов и передают их как звуки. А специалист слушает и говорит, чем вы больны. Если, конечно, вы больны… Но я закончу об этой «ПМ-150». Понимаете, что мы сделали тогда? Мы подключили к сигнализатору музыкальное устройство, и он стал похож на рояль. То есть получился вот этот самый ящик. Теперь, если мы, нажимая клавиши, добивались гармонического сочетания нот, то и модель двигалась, как живая. Но тут же сразу выяснилось, что мы – то есть я, Георгий и другие сотрудники – умеем заставить модель исполнять только самые простые движения: поднять руку, нагнуться… У нас просто не хватало музыкальных способностей к виртуозности. И только один Роберт мог сделать так, чтобы «ПМ» двигалась естественно. Он просто садился и играл что-нибудь из того огромного количества мелодий, которыми полна его голова… – Скайдрите вдруг испытующе посмотрела на Андрея. – Скажите, как вам показались вот эти двое наших сотрудников по первому впечатлению? Георгий и Роберт.
– Как? – Андрей был несколько смущен. – По-моему… По-моему, умные и талантливые люди. Раз они сделали такое.
– Умные и талантливые, – повторила девушка. Она вдруг рассмеялась: – Да, да. Бесспорно. Но только один умный, а другой талантливый. Серьезно. Роберту в голову приходит множество прекрасных идей, но он не умный и целиком под влиянием Георгия. Тот его убедил, будто Роберт первый композитор в мире, создатель нового вида искусства – «физиологической музыки». А Георгий, наоборот, умный, но не талантливый. Умеет подчинять себе других, но сам ничего не создает. Он завидует талантливым, всегда носит ироническую маску и любит ставить людей в неловкое положение. Вот сегодня он бросил «ПМ» на колени перед вами, чтобы сделать неприятное и мне и вам. – Она помолчала. – Умные и талантливые, когда стоят рядом, а поодиночке один только умный, а другой только талантливый… Послушайте! А ведь она бы до этого не додумалась. Она не может этого. А я могу.
– Кто не может? Чего не может?
– «ПМ-150». Не может додуматься до такой мысли.
– Но разве она думает? Вы сказали, тут только мышцы. – Андрей посмотрел на пластмассовую фигуру у занавеса. Ему стало не по себе.
– Нет, эта не думает. – Скайдрите пожала плечами. – Но ведь тут лишь половина «ПМ-150». Внешняя часть. Я вам говорила, что институт моделирует и нервную деятельность. Так вот, еще есть вторая половина «ПМ». Та, которая думает. Действующая модель моего мозга. Пойдемте, я вам ее покажу.
В огромном двухсветном зале бесконечными рядами стояли высокие, до самого потолка, щиты, покрытые чем-то, что издали казалось сотами. Несколько человек в белых халатах работали в разных местах. Двое помахали Скайдрите с Андреем рукой.
На щитах там и здесь вспыхивали и гасли разноцветные светлячки.
– Но это электронно-счетная машина, – сказал Андрей. – Только гигантская.
Действительно, конец зала терялся где-то вдалеке. Таких огромных «ЭСМ» Андрей не видел даже в Астронавигационном центре.
– Нет, – девушка покачала головой, – это первая в мире полная модель головного мозга человека. В данном случае – моего мозга. – Она перехватила взгляд Андрея и горько усмехнулась. – Не думайте, что я этим горжусь. Это дикая тоска – быть образцом как для мышечной, так и для мозговой модели… То есть сначала интересно, а потом ужасно мучает… Ну ладно. Садитесь вот сюда и спросите меня о чем- нибудь.
– Спросить у вас? Что именно?
– Все равно. Только не спрашивайте, сколько мне лет. Почему-то многие спрашивают именно это. – Скайдрите перевела рычажок на пульте управления.
Андрей прикусил язык. Он оказался одним из многих…
Все щиты машины между тем покрылись огоньками. Целые световые бури проносились из одного конца зала в другой. В воздухе слышалось журчанье, слабый треск электрических разрядов.
– Я включила фотоэлементы, – объяснила Скайдрите. – Теперь машина осматривает и запоминает вас. Шатен… Высокий… Бледное лицо… Осматривает, переводит на категории «плюс» – «минус» и запоминает. Сравнивает вас со всеми, кого я знаю, и делает выводы… Понимаете, если бы было иначе, то мы с моделью оказались бы в неравном положении. Ведь разным людям по-разному отвечаешь на их вопросы, верно?.. Ну, спрашивайте. Ответ будет напечатан вот здесь, на этой ленте. Говорите в микрофон. Сначала отвечу я, потом она.
– Что такое физиологическая музыка?
– Физиологическая музыка… – Девушка задумалась на мгновенье. – Видите ли, это верно, что человеческое тело гармонично звучит, если перевести биотоки на ноты. Когда мы записывали нотами биотоки моих мышц, получилось какое-то бесконечное музыкальное произведение. А позже Роберт обработал ряд отрывков. Это действительно музыка, но музыка без смысла. Она как будто все время что-то обещает, но это обещание не выполняется. Примерно то же самое, чем была абстрактная живопись. Понимаете, не осмысление природы, а только явление ее… Ну, хватит. Машина уже ответила. Возьмите ленту вот отсюда и прочтите мне вслух… Просто оторвите кусок.
Андрей оторвал кусок ленты, которая выходила из узкой щели в щите. Там почти теми же словами было сказано то, что он только что услышал от Скайдрите:
«…не осмысление природы, а явление. Ну, хватит. Машина уже ответила».
Ему стало жутко.
– Да, да, – сказала девушка, отвечая на его взгляд. – Другим тоже иногда делается страшно.
– Но как это достигнуто? – спросил Андрей. Он почти с ужасом смотрел на ряды щитов. Действительно, на Земле появилось много нового за эти шесть десятков лет. Внезапно он пожалел, что вернулся. Лучше бы и не знать ничего о такой машине…
