— Сам. Но каждый раз по-разному.
Я не стал рассказывать, какие кошмарные отвары удаются фроляйн Цилинске, но старушка поняла все без слов и усмехнулась:
— Конечно, руки-то никуда не денутся… А где руки, там и душа неподалеку.
Самый удобный тайм-аут, какой только можно придумать, это налить и себе чашку чая: можно неторопливо катать на языке по глотку, тратя выигранное невинной уловкой время на возвращение равновесия духа и тела.
Старушка не была похожа на предыдущих визитеров прежде всего полным отсутствием страстей, внешних и внутренних. Ее мысли ощущались, как стоячая вода в пруду, забытом и заброшенном в самом дальнем уголке парка, вот только ряска еще не полностью затянула темную гладь, и в оставшихся просветах отражается небо. Светлое-светлое небо раннего зимнего утра, постепенно наливающееся прозрачно-белым сиянием, хотя солнце еще не показалось из-за линии горизонта. А под небом мне вдруг почудилась бесконечная равнина, припорошенная снежной пылью и замершая в ожидании порыва ветра или шагов, которые нарушат девственность чистого листа несколькими строчками… Эпилога или новой главы?
Следующий глоток обжигающе горячего чая подействовал на меня, как укол обезболивающего в кабинете у дантиста: челюсти онемели, хорошо хоть, что на считанные секунды, а не до окончания рабочего дня.
Я редко читал такие книги мыслей. Если быть честным, то самостоятельно и вовсе ни разу, но куратор, назначенный Коллегией, однажды обмолвился о чем-то подобном и, подкрепляя слова делом, продемонстрировал мне «чистое» сознание. Именно чистое, а не очищенное или, как брезгливо говорят профи, «зачищенное».
При всем внешнем сходстве разница между ними огромна: зачищенное поле мыслей похоже на тщательно выметенный пол, иногда даже с содранным паркетом. Такое сознание можно обиходить, перестелить ламинат, захламить столиками, стульчиками, шкафами и кроватями, но уюта в нем будет не больше, чем в меблированной комнате. Наемное жилье, оно и есть наемное. Передышка на пути, не более. Чистое сознание — лист бумаги, на котором можно написать, что угодно и без малейших усилий, поскольку человек готов к восприятию любой информации, готов поверить всему услышанному и принять, без вопросов и возражений. Готов сделать своим. Родным.
Сидящая передо мной пожилая женщина, сама того не сознавая, доверила мне свою дальнейшую судьбу. Скажи я, что воздух — твердый, а камень — невесомый, она затвердила бы и это не хуже молитвы. Так вот, как выглядит истинная власть над умами… Жутковато. Я не испугался ни послушницы мастера Карла, ни буйного христианина, а глядя на хрупкую старушку с ясными лучистыми глазами, дрожу, сам не зная, почему.
Хотя нет. Знаю. От возбуждения и желания попробовать… Попробовать побыть пастырем. Ууууу, вот и моя гордыня, легка на помине!
Интересно, как боролись с искушениями святые подвижники? Аскезой и отшельничеством? Я не отягощен прихотями, да и в людных местах предпочитаю находиться лишь по необходимости. Достаточно ли накопленных мной сил, чтобы победить соблазн?
— Вы чем-то встревожены? — вежливо спросила старушка.
Врать не стоит, но если отвечу искренне, придется рассказать и о причине моего волнения, поэтому предпочту ответить утвердительно, но уклончиво:
— Пожалуй.
— Вас смутила моя просьба? Простите великодушно, я думала, что…
— Что подобные просьбы я слышу каждый день с утра до вечера. Не хотелось бы вас огорчать, но дела обстоят несколько иначе.
Она растерянно сощурилась, и сеточка морщин раскинулась от уголков светлых глаз до крыльев носа:
— Мое желание…
— Имеет право на существование.
— Но оно не…
— В этом мире возможно все.
— Кроме чудес, — печально подытожила женщина.
Нестерпимо захотелось возразить, но я мысленно залепил себе пощечину. Не должно прозвучать ни одного лишнего слова, помнишь? Ни словечечка. Хотя моя собеседница глубоко заблуждается, начинать спор нельзя. Ни в коем случае.
Чудес не бывает? Ерунда! Вот я, к примеру, настоящее чудо, причем рукотворное. Не скажу, что радостное и всем довольное, но все-таки чудо. Пусть возникшее не по мановению руки, не по приказу волшебной палочки, явленное не в результате вдохновенных и страстных молений, а сотворенное усилиями нейрохирургии, но можно ли было предположить, что самый обычный человек способен…
А на что способен, собственно? Барахтаться в чужих сознаниях? Великое счастье, можно подумать! Пять лет назад я жил безмятежно, толком ничего не зная о существовании информационного поля, изучением которого занимался талантливый физик Макс Лювиг. Вернее, Макс фон Лювиг, хотя благородную приставку он предпочитал опускать. И наша судьбоносная, как любят высокопарно выражаться некоторые эстеты, встреча перевернула все с ног на голову, поставив жирную точку в конце главы, сумбурной, наполненной эмоциями и стремлениями, нелепой, но искренней.
Я жил… А безмятежно ли?
Каждая неудача воспринималась, как поражение в Столетней войне, каждое достижение казалось триумфом на Олимпийских играх. Оглядываясь на прошедшие годы, понимаю: девяносто девять процентов событий не стоили потраченных на них переживаний. Не жалею о прошлой щедрости чувств, но временами обидно сознавать, что по-настоящему важные вещи произошли обыденно и спокойно, оставив о себе почти бесстрастные воспоминания. Получил возможность читать мысли людей, обрел могущество, для очень многих желанное и недостижимое, а восторга или гордости не испытываю. Пожалуй, подготовка к операции вызывала у меня воодушевления во сто крат больше, чем достигнутый грандиозный результат. И я знаю причину, не позволившую воспарить над толпой. Щелчок по носу. Донельзя обидный, во многом оскорбительный, болезненный и жестокий. Зато благодаря ему нимб над моей закружившейся от успехов головой рассыпался прахом, еще не начав сиять. Но чудо все-таки было. И осталось.
С одним только «но»: сразу по свершении для избранного судьбой счастливца оно перестало быть чудесным.
— Грустно не то, что чудес не бывает, фрау. Грустно, что мы замечаем их только, если они происходят не с нами. А волшебство личной жизни остается неузнанным.
— Не припомню, чтобы со мной хоть раз… А в вашей жизни случались чудеса?
— Как ни странно, да. Но поскольку смотрю на них изнутри, ничего волшебного не вижу, как ни стараюсь.
Взгляд старушки стал еще печальнее, и я, чувствуя, что просветы на озерце ее сознания начинают огорченно затягиваться, решился спросить:
— Почему вы пришли в наш салон?
— Мой ответ важен для оформления заказа?
— Нет. Нисколечко. Мы не интересуемся мотивами клиентов.
— Тогда почему вы спросили об этом меня? Потому что мое желание…
Она уже почти отчаялась получить то, что хочет, раз так настойчиво подчеркивает особенность своего положения. Плохо это или хорошо? Если бы я знал! В случае с Клариссой Нейман подобное опустошение поля надежд было, как мне казалось, полезным и необходимым, способным предотвратить неприятные последствия, но сидящая передо мной женщина, огорченно отставившая в сторону недопитый кофе… Ее нельзя оставлять в пустоте, потому что такая участь окажется хуже смерти.
— Мне любопытно. Знаю, что вопрос не слишком вежливый, но мне чертовски хочется услышать, почему вам так не терпится уйти в мир иной.
Она чуть протестующе качнула головой:
— Я не тороплюсь и у меня все в порядке с головой, не подумайте. Я просто… устала. Как устают от
