И бросился обниматься.
- Антоныч! - обрадовался толстяк. - Холера меня забери! Чтоб я сдох от такой жизни! Будь проклят тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса!
После долгих переживаний и радостных цитирований разных идиотских фильмов, братишки-митьки собрались, наконец-то, в котельной. У Сидора в машине оказался ящик 'Каберне', которое тут же разлили в оловянные кружки.
- Дык, ты куда направляешься? - поинтересовался Антоныч. - Я смотрю, обмажорился совсем, машину купил...
- Не купил, - помотал головой Сидор. - У армянина одного, Хачика, в очко выиграл.
Сидор снял кепку, оказавшись совершенно лысым, протер лысину ладонью и опрокинул стакан.
- А еду, однако, в Питер.
- Зачем?
- Дык...
Сидор не торопясь вытащил из запазухи помятые листы какой-то книги. Старая промасленная ксерокопия возвещала о том, что это роман В.Шинкарева 'Папуас из Гондураса'.
- Митьки в Ленинграде, однако, совсем зазнались. Такое пишут, как будто кроме них и нет больше нигде митьков. Еду вот к этому Шинкареву, да еще и к Шагину Митрию, покажу им свою книжечку.
- А где ж твоя книжка?
- Дык, в машине, в багажнике. Все восемь томов.
Антоныч призадумался. Фтородентов и Серега, откупоривали очередные бутылки 'Каберне', весело перекликались своими 'Дык, елы-палами' и разливали жидкость по кружкам.
- А чо! - сказал Антоныч. - Однако, пообщаться с питерскими митьками шибко в кайф. Не поехать ли нам с тобой?
- А-а-а!!! - возрадовался Сидор. - О, класс!!!
- А-а-а!!! - закричали, прыгая по котельной, Василий и Серега. Мирон, обожравшийся мышами, лениво поднимал уши, приоткрывал левый глаз и зевал. 'И чего суетятся, - думал он. - Будто неделю не кушали... Дык, елы-палы...'
Глава четвертая,
Что в это время творилось на Папуа
Спаси меня, о Боже правый
От бабы злобной и лукавой.
'Тысяча и одна ночь'
Случилось так, что однажды один московский митек ненавязчиво изобрел машину для перемещений во времени и в пространстве. Правда, во времени можно было путешествовать только в прошлое, но и это уже хорошо. Ленивый от природы митек свое изобретение никуда не понес, хвастаться не стал. И пользовались машиной втихаря сам митек и его друзья митьки.
Собрались они как-то в комнате коммунальной квартиры, где жил изобретатель (кстати его звали как и Шагина, Дмитрием, правда фамилия была не Шагин, а Преображенский). за окном стоял лютый мороз, по радио передавали шибко красивые сообщения о наших успехах в сельском хозяйстве, до того красивые, что даже не верилось. Братишки лежали на раскладушках, пили пиво и думали. Недавно вернувшийся из средних веков Сидор Федоров мрачно курил 'Беломор' и, поблескивая лысиной, вертел головой. Преображенский говорил:
- Дык, плохо-то как в мире, что сейчас, что в средние века, что в древности. Шибко плохо. Нет нигде митьку покоя.
- Ох, плохо... - тянули пиво митьки.
Лампочка под потолком вспыхнула напоследок и перегорела.
- Плохо... - подтвердил Митька, зажигая свечку. - Не будь я Преображенский, если не помрем мы от такой жизни.
- Помрем... - вздыхали митьки, открывая о подоконник бутылки.
- Елы-палы...
Так продолжалось достаточно долго, пока митек Федя Стакан не придумал.
- А-а-а!!! - заорал он. - Однако, ведь можно найти место на карте, где мирному человеку можно спокойно жить!
Для начала нашли карту, а затем и место - остров Новая Гвинея, или Папуа, как обозвал его Преображенский и как мы будем называть его в дальнейшем, ибо там сейчас папуасское государство Папуа. Итак, остров Папуа, начало прошлого века.
- Кайф! - сказал Митька.
Так и поселились братишки-митьки на острове Папуа. Построили деревню Папуасовку, завели себе любовниц из местных аборигенок. Из-за любовниц и начались несчастья митьковской колонии. Поссорились, однако, Митька Преображенский и Федя Стакан. Друзья со школьной скамьи, великие идеологи московских митьков, а поссорились, как восьмиклассники. Не по-христиански. Правда, аборигенка была шибко красивая. Машенькой окрестил ее Митька. Любила Машенька Митьку. Аленушкой окрестил ее Федя. Любила Аленушка и Федю тоже. То к одному бегала, то к другому. Очень поссорились братки.
Федя Стакан эмигрировал. В пяти километрах от Папуасовки он и ушедшие с ним братишки и сестренки построили деревню Большие Папуасы.
В это утро Митька Преображенский сидел на плетеном стульчике на балкончике своего дома и рассматривал в подзорную трубу, как голые папуасовские женщины купаются в голубом заливе. 'Класс!' - думал Митька и чесал пятку.
На балкон вышел папуас Ваня с подносом. На подносе стояла литровая кружка пива и лежало письмо.
- Утреннее пиво, - доложил невозмутимый Ваня. - И почта, сэр.
- Не 'сэр', а 'браток'. - лениво проговорил Митька, отрываясь от увлекательного зрелища. - Сколько тебя учить?
С наслаждением проглотив кружку холодного пива, Преображенский взял письмо, распечатал и прочитал:
'Милостивый государь!
Поскольку вы не желаете выпускать сестренку мою Аленушку из своей мрачной деревни Папуасовки, жители моей деревни Большие Папуасы объявляют вам войну. Военные действия предлагаю начать сегодня в полдень.
Если же вы отпустите вышеупомянутую сестренку Аленушку, которую вы по неграмотности называете Машенькой, то я вас прощу, и войну прекращу.
С почтением, мэр Больших Папуасов Федя Стакан.'
- Ломы и крючки, - проговорил Митька. - Дык... Хозяйка где?
- Спит, сэр.
- Идиот. Сколько раз повторять?
Преображенский встал и прошел в комнату. На тростниковой циновке спала Машенька. Митька с грустной улыбкой присел, подпер щеку рукой и задумался.
Машенька действительно была прекрасна. Ее смуглое, почти европейское лицо с красными пухлыми губками и точеным носиком... Ее черные как смоль волосы... Ее высокая грудь... Нет, такую женщину Митька Преображенский не отдаст ни Феде Стакану, ни Дмитрию Шагину, ни самому Господу Богу.
- Сестренка моя, Машенька... - прошептал Митька.
Длинные ресницы дрогнули. Открылись огромные глаза, в которых так хотелось утонуть. При виде печального Митьки, Машенька улыбнулась, слегка обнажив белые зубки, и протянула к Преображенскому руки.
- Братишка...
Митька прильнул к любимой и не оборачиваясь крикнул папуасу Ване, который неподвижно стоял на балконе:
- Иван!
- О? - отозвался папуас.
- Пошел вон, болван. Я буду читать утреннюю 'Таймс'. И фитилек-то притуши, коптит!
Ваня привычно задернул шторы и спрыгнул с балкона.
- Милая моя, - ласково шептал Митька. - Сестреночка... Огромные деревянные часы на стене громко
