Бертран приподнял бровь, прочистил горло и величественно сплюнул, после чего разразился громовым хохотом.
– Женщина!.. Я должен победить потому, что какая-то болтливая дура что-то там такое сказала!
– Можете мне поверить, мессир! Если это сказала она…
Внезапно, потеряв терпение, Бертран схватил стоявший в углу кубок с сидром и швырнул его прямо в голову парнишки.
– Да заткнись же ты наконец! Совсем свихнулся! Ты что – правда веришь в бабьи сплетни? В любой женщине не больше здравого смысла, чем в овце! Дай мне дорогу, и да поможет мне Бог!
И, сунув под мышку свой остроконечный шлем, он быстро вышел из палатки. Жагю следовал за ним по пятам.
В этот раз все было совсем не похоже на прежние веселые турниры, проходившие посреди радостной, принаряженной публики, когда светлые наряды дам сияли под лучами яркого солнца. Резкий ветер свистел над ристалищем, огороженным барьерами, и над единственной, устланной ковром трибуной, установленной для герцога Ланкастера, которому предстояло стать судьей поединка. Никаких шелковых шатров с развевающимися над ними штандартами, никаких толп оруженосцев и болтливых пажей. Оцепление из вооруженных солдат, рыцари в помятых доспехах, боевые кони, и надо всем этим грозящее бедой низкое серое небо. Толпа за барьерами – угрюмая, молчаливая: осунувшиеся, отчаявшиеся люди, узнавшие лишения, живущие в нужде, без особых надежд, что будет лучше.
Куртуазное оружие – деревянные копья и безобидные мечи – уступает сегодня место настоящему боевому: топорам, цепам, копьям со стальными наконечниками. Призрак смерти кружится над двумя закованными в металл фигурами. Многие в толпе перебирают четки, молятся, и особенно истово – темноволосая девушка, чье лицо почти целиком скрыто капюшоном плаща из беличьего меха. Девушка затерялась среди толпы. Один только герцог сидит на возвышении. Все остальные внизу.
По его знаку звучат трубы, и слышится возглас герольда:
– Начинайте, благородные сеньоры, и да рассудит вас бог!
Привычный конский галоп отмечает начало атаки. Лошади, облаченные в железо, мчатся навстречу друг другу. Первая сшибка настолько сильна, что стальные копья ломаются, как соломинки. Битва продолжается – сейчас в ход пойдут топоры. Лошади храпят, вскидывая головы, Дюгеклен и Кентербери сражаются, не щадя сил. От боевых топоров летят искры. Дюгеклен резко наклоняется в седле. Он пытается обхватить англичанина руками, чтобы сбросить того с лошади, но противник не уступает ему в мощи, а ростом намного выше. Удается лишь вырвать у Кентербери меч. Тут же спрыгнув на землю, Дюгеклен отбрасывает оружие противника за пределы поля и, к изумлению зрителей, мирно усаживается посреди арены. Он кладет рядом собственный меч и не торопясь, словно он уже в своей палатке, принимается снимать наколенники, которые могут помешать в пешем поединке, который он, видимо, собирается вести. Но Томас Кентерберийский не собирается следовать его примеру. Он остается в седле. Он поднимает лошадь на дыбы и направляет ее в сторону этого спокойно сидящего и на вид совсем беззащитного человека. Бертран Дюгеклен, никак на это не реагируя, продолжает разоблачаться. Но когда брюхо животного оказывается прямо над его головой, он быстро выдергивает из ножен кинжал и наносит резкий удар. Лошадь валится на землю со вспоротым животом, англичанин падает в лужу крови.
И едва он касается земли, Бертран уже оказывается на нем, захватывая и поворачивая к себе голову. Он скорее срывает, чем снимает с противника шлем и бьет кулаком в железной перчатке в открытое лицо, превращая его в кровавое месиво. Англичанин не в силах даже пошевелиться. Тогда Джон Ланкастер встает и произносит:
– Вы с честью выиграли поединок, мессир Бертран, но прошу вас оставить жизнь этому человеку. Пусть его судит Господь!..
– Я поклялся Богом живым, что противник ляжет бездыханным на этом песке, если не сдастся. Но я дарю его вам, милорд, и от всего сердца.
– Благодарю вас… Вы отважно дрались и одержали несомненную победу. Вооружение побежденного теперь принадлежит вам, как и тысяча турских ливров, которыми я возмещаю вред, причиненный вашему брату. Что же до этого человека, то он будет изгнан из моего войска, потому что я не желаю терпеть предателя среди моих людей.
Сказав это, английский герцог удаляется. Тифен, зажатая в толпе, сбрасывает капюшон, едва переводя дыхание. Несмотря на холодный режущий ветер, у нее на лбу выступили капельки пота.
В тот же вечер, во время пира, с согласия городских властей устроенного Ланкастером в честь победы французского рыцаря, Тифен наконец-то оказалась лицом к лицу со своим героем, которого ей представил Рошфор. Минутку они постояли молча, рассматривая друг друга. Он – такой смуглый, такой уродливый, такой низкорослый и коренастый, и она – такая высокая и стройная. Казалось, что она светится под облаком отливающей синевой вуали, спадающей с ее островерхого геннина. Ослепленный Бертран словно язык проглотил. Ни одно сколько-нибудь уместное слово не приходило ему на ум, и Рошфор поторопился прийти ему на помощь.
– Знаешь, а ведь это мадемуазель Тифен прочитала по звездам, что ты победишь!
Он покачал головой и произнес внезапно охрипшим голосом:
– Да, знаю… Но я не поверил этому. Простите меня, сударыня, я никогда особенно не доверял ни магам, ни звездам.
– И ошибались, мессир Бертран, – улыбнулась Тифен. – Потому что ваша собственная звезда светит очень ярко и обещает множество великих дел.
– Все возможно, сударыня, с божьей помощью! Вы такая ученая, образованная, а я-то с трудом могу нацарапать свое имя… Наверное, я кажусь вам совершенным мужланом.
– Вы орудуете мечом, как архангел Михаил, и вы безупречно следуете честным путем. Нет ничего прекраснее этого!
Она улыбалась от всей души, глаза ее сверкали, как бриллианты, щеки разрумянились. И она говорила так искренне, что Бертран тоже покраснел: от радости.
– Вас прозвали Тифеной-Феей, – взволнованно прошептал он, – и я начинаю верить, что это неспроста. Как вы, прекраснейшая из всех, можете находить удовольствие в том, чтобы разговаривать со мной? Сегодняшняя победа не сотворила чуда: я не стал менее уродливым!
Тифен легонько покачала своей темноволосой головкой.
– Сердцем, мессир, вы красивее всех здесь присутствующих, а я… мне открыты человеческие сердца. Вы же знаете, – добавила она с ласковой насмешкой, – что у фей бывают странные способности…
– Я знаю, никогда ни одна женщина не сможет полюбить меня из-за моего уродства! Даже моя мать, и та меня из-за него ненавидела…
Ресницы молодой девушки чуть дрогнули, и она наклонила голову.
– А я, мессир Бертран, читаю по звездам и могу поклясться: найдется такая женщина, и она будет любить вас до последнего своего вздоха.
Они замолчали. Рыцарь и Тифен внимательно вглядывались друг в друга, чувствуя, что, если сейчас будут сказаны какие-то слова, они могут оказаться слишком серьезными. Ни тот, ни другая не решались их произнести. Наконец Бертран неожиданным даже для себя самого мягким движением приподнял руку и протянул девушке свой крепкий кулак, узловатый, как ствол дуба, чтобы та положила на него свою маленькую дрожащую ладошку.
– Соизвольте разрешить мне, сударыня, проводить вас к столу и… сидеть рядом с вами!
Она согласилась, просто кивнув своей красивой головкой. Но страшно покраснела под своей сверкающей вуалью, потому что обычно ничего не значащие слова были произнесены именно этим человеком. Как долго она ждала встречи.
В эту ночь, когда пиршество закончилось, Тифен почти до утра спрашивала звезды, соединятся ли судьбы доблестного рыцаря и его феи. Отныне в ее сердце поселилась надежда. В течение всего вечера Тифани и Бертран не расставались ни на минуту, к великому удивлению Робена Рагенеля. А когда настало время прощаться, рыцарь, низко поклонившись, попросил Тифен найти ему место в своих молитвах и… умолял о разрешении увидеться с ней снова, когда наконец кончатся сражения. Вот только придет ли конец
