Завмаг достаёт тетрадь, записывает. Знает, что, если не будет тюля, не даст дед ему житья. Андрона уважают в селе. Сам председатель сельсовета Харитонов первым перед ним шапку снимает. Деда бы ещё больше уважали, если бы он не любил прикладываться к бутылочке.
Во время войны Андрон помогал партизанам. И один раз спас Харитонова от верной смерти: спрятал его в подполе, в картофельной яме. Немцы весь дом перетряхнули, а Харитонова так и не нашли.
Раньше дед и капли в рот не брал. Даже когда единственного сына-танкиста миной убило под Москвой, – выдержал. В тот год ему будто инеем присыпало брови, усы, бороду. Согнулся, стал волочить по земле свою деревяшку, но не запил. Другая беда доконала старика: угнали в Германию внучонка с невесткой. Внук-то был вылитый сын. И дед любил его больше жизни. С тех пор начал Андрон попивать. Даже в церковь один раз приковылял нетрезвым. Поп рассердился и прогнал его. Дед тоже рассердился и перестал ходить в церковь.
Дед Андрон человек разговорчивый. И обычно сам останавливал Митьку. А тут сделал вид, что не замечает.
– Здравствуй, дедушка, – сказал Митька.
– С богом, – ответил Андрон. Он сидел на ступеньке и смотрел поверх Митькиной головы.
Дед был не в духе. На голове у него криво держалась командирская фуражка с оторванным наполовину козырьком. «Выпивши дед», – сразу определил Митька. Уж такая примета у него была: если фуражка сидит на голове сторожа прямо, – значит, старик трезвый. Если криво, – под хмельком. А уж если валяется у ног, то можно не только магазин обворовать, но и самого сторожа утащить – не проснётся. Правда, до такого состояния дед редко доходил. А под хмельком бывал часто.
Когда расстроен, лучше с ним не заговаривать – прогнать может. Но Митьку интересовал один важный вопрос.
– Правда, деда, что всех водяных расстреляли? – спросил он.
Дед ничего на это не ответил. Митька подождал и снова спросил:
– А нашего водяного, с мельницы, тоже красные кокнули?
– Видал я его... – сиплым голосом сказал сторож. – Чудище! Не приведи господь ещё раз увидеть...
– А может, тебе, дедушка, показалось? – спросил Митька. – Может, ты, дедушка, пьяный был?
– Может, и показалось, – согласился дед и почесал большой бугристый нос.
– А водяные по лесу не могут ходить? Ведь у них, ты говорил, хвост-то рыбий.
– Не могут, – сказал дед. – Водяные в воде сидят…
– Ну я пойду, – обрадовался Митька.
– В лесу, родимый, лешие бродят...
Митька вспомнил стихотворение, которое в школе учили наизусть:
«… Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит…»
Дальше ещё что-то про Кощея было, но Митька забыл.
– А кто главнее: леший или водяной? – Голос у Митьки дрогнул.
– Слышал, как ночью в лесу кричит? – спросил дед.
– Слышал… Кто это?
– Леший горло прочищает, – сказал Андрон. – У него голова медвежья, а когти ястребиные… Чудище!
– Оно… чудище, на дереве сидит? Как ястреб? Да?
– Леший-то? Он лесной хозяин. Где вздумает, там и сидит…
– А… а людей он не трогает?
Дед взял двумя пальцами с жёлтыми ногтями за кончик Митькиного пионерского галстука и подёргал.
– Крест нательный носишь?
Митька покачал головой.
– Я, деда, некрещёный… Мамка хотела раз окрестить, да папка не дал.
– Не заступится за тебя, некрещёного, бог… Кто без крестов, тот не христов.
Митька посмотрел на небо. Оно почернело, и лишь там, где в гуще обломков зарылась луна, колыхалось большое неровное жёлто-серое пятно. Вершины деревьев смутно вырисовывались за околицей. Как быстро темнеть стало!.. Не то что летом. Бывало, спать ложишься, а за окном всё ещё светло.
– В нашем лесу сроду лешие не водились, – сказал Митька. – Выдумываешь ты всё, дед. А ты сам-то видел лешего?
– А то нет? Голова волчья, а..,
– Ты говорил, голова медвежья, – перебил Митька.
– Может, медвежья.
Митька в смятении топтался у крыльца. Он уже и не рад был, что заговорил с дедом. Теперь иди через рощу и думай: есть там леший или нет. А вдруг есть?
– На делянку выйдешь – перекрестись… Ни один леший до тебя когтем не дотронется, – сказал Андрон. – Креститься-то умеешь?
– Умею, – сказал Митька, – мама научила.
Дед достал из-за пазухи начатую бутылку, отхлебнул из горлышка и ткнул бутылкой в небо:
– Поп в колокол, а я за ковш…
Сторож спрятал бутылку и надолго замолчал. Сначала у него один глаз закрылся, потом другой. Скоро послышалось тоненькое посвистывание. Заснул дед. На посту заснул.
Митьке хотелось спросить Андрона, как ухитряются русалки забираться на ветви деревьев. Ведь хвосты-то у них тоже рыбьи, как у водяных? Кем, интересно, водяные русалкам доводятся? Не иначе как родственники… Он потоптался возле деда, потряс его за плечо. Дед даже не пошевелился. Фуражка сползла на ухо.
– Карау-ул! Магазин укра-али! – крикнул Митька. Сторож вскочил, сунул в бороду свисток. Увидев убегающего Митьку, погрозил кулаком:
– Чтоб тебе, озорник, пусто было!
3. У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ
Магазин с дедом Андроном остался позади. Митька вприпрыжку бежал по дороге, стараясь не думать о леших и водяных. Чем ближе к берёзовой роще, тем больше замедлялся его бег. Низкие сероватые облака тяжело переваливались через вершины деревьев. На небе ни одного просвета, ни звёздочки. Даже лунный след и тот куда-то пропал. Там, где от проезжей дороги прытко скачет в сторону узкая тропинка, Митька остановился. Отсюда до просеки два раза по четыреста Митькиных шагов. А до Калинки ещё столько. Можно и по просёлочной дороге в обход рощи выйти к дому, но это далеко. Нужно протопать полтора лишних километра и выйдешь как раз к самой мельнице. А проходить мимо мельницы вечером Митьке не хочется.
Позади жёлто светятся окошками поселковые дома, маячит на фоне тёмного неба деревянная пожарная вышка, а впереди призрачно белеют берёзовые стволы и шелестит кустарник. Митька в последний раз оглядывается на посёлок и со вздохом углубляется в чащу. «Сто один, сто два, сто три…» – вслух считает свои шаги Митька. Деревья, толстые и тонкие, окружили его со всех сторон.
Небо над головой совсем пропало. Одни ветви и листья. Ветви раскачиваются, поскрипывают. Нет-нет сверху послышится писк, какая-то птица захлопает крыльями – и снова тихо.
«Тр-р-к! Тр-рк!» – трещит что-то впереди. Митька прижимает свой тощий портфель к груди и замирает, тараща в темноту расширенные от страха глаза: кто это? И снова: «Тр-р-к!» Трещит на толстой горбатой берёзе. Она коромыслом перекинулась через тропинку. Митька делает вперёд два маленьких шага и облегчённо распрямляет плечи: это на стволе трещит свернувшаяся в трубку кора. Митька отдирает ее, не пугай!
